Несмотря на все свои обещания, Арчи постоянно делал гадости. То он писал письмо Настиной матери о том, что «ваша неблагодарная дочь оказалась еще и проституткой!». Насте было наплевать на общественное мнение. Но ей было жалко маму. Та послала ей девять томов Пушкина, а Арчи не отдавал посылку. Ей было обидно не из-за страстной любви к русскому негру, а просто она знала, с каким трудом доставала мать книги. То вдруг Арчи умолял Настю выйти «на одну только минуточку, зайчик», и она получала в подарок гигантский букет роз. Но на следующий же день Арчи ворвался в комнату, отпихнув Настю от двери, и забрал… швейную машинку. «Ты собираешься шить себе саван?» — грустно пошутила она. «Это ты подохнешь! — рявкнул Арчи. — Без меня ты ничто!» Но наутро просунул под дверь письмо, полное раскаяния и мольбы.
«Двадцать минут ежедневных упражнений будет вполне достаточно!» — постановила себе Настя и, как умалишенная, прыгала под музыку радио-часов, оставленных Арчи. В шортах и маечке, под которой еще подпрыгивали соски, она открыла двери настойчиво звонящему. С разметавшимися пейсами, сам будто после упражнений, на пороге стоял раббе Нафтолий. Толя из Винницы!
Эмигрировав еще в 70-м году, Толя быстро разобрался в ситуации. Он примкнул ко всему, к чему можно было примкнуть в еврейской общине Лос-Анджелеса. С годами его положение укрепилось — он очень ловко умел выпрашивать деньги у американских евреев в помощь советским. Никто, правда, не мог проверить, сколько из пожертвованных сумм шло на помощь, а сколько в его карман. Тем не менее его активное участие в жизни общины было отмечено назначением его раббе. Этот титул позволял Толе ездить по городу в очень нетрезвом состоянии и быть прощенным полицией.
— Вы должны навестить его. Он очень болен. Он совершил такой героический поступок. У него высокая температура.
Настя все-таки не могла отключить в своем сознании ячейку, занятую Арчи. Тем более, он не давал этого сделать. Отчасти из жалости, отчасти из любопытства она поехала к нему.
Арчи открыл двери и пошел в спальню. Настя подумала, что это трюк, но потом решила, что если он болен, то лежит в кровати. Ливинг-рум[27], заметила она, стала очень неуютной. «Здесь живет никто. Абсолютно бесхарактерная квартира», — и Настя пошла за Арчи.
— Ты очень красивенькая, зайчик, — у Арчи был тихий голос.
А у Насти новая прическа. Волосы были цвета раздавленной брусники на марле — Настя успела сшить несколько белых марлевых платьев с разлетающимися юбками, рукавами, капюшонами, пока Арчи не забрал машинку.
— Что с тобой? Ты в религию ударился?
— Я сделал обрезание.
Настя помолчала, не зная, как реагировать. Потом засмеялась.
— Хочешь посмотреть?
— Не-е-е-т! — она завизжала и стала закрывать руками лицо, будто от этого сама могла стать невидимой.
Арчи откинул уже одеяло и полу халата, и Настя увидела его хуй. То есть не хуй, а продолговатый предмет, забинтованный и заклеенный пластырем.
— Какой ты… чокнутый. — Себе она повторила, что молодец, что ушла от него.
Арчи выпросил у Насти composit — так называемую визитную карточку манекенщицы. Фото на нем были новые, сделанные уже без Арчи. Она и взяла его с собой, чтобы показать Арчи — вот, мол, и без тебя я существую!
Через час она встретилась с Другом в небольшом шопинг-центре на Сансет бульваре, в продуктовом магазине «At Masha». Владелец «У Маши» и в Одессе был директором гастронома № 1. «Все лучшие люди отоваривались у него», — говорили о нем. В Лос-Анджелесе эмигранты постепенно тоже начали позволять себе делать закупки «У Маши». Продукты эти, правда, состояли не из одесского набора: семга, белуга, икра. Прилавки были заполнены пельменями, солеными огурцами и помидорами, телячьей — «Докторской» — колбасой, консервами с баклажанной икрой, печенью трески, рижскими шпротами. Платить надо было долларами, правда.
Жена хозяина — Маша — не сидела дома, как в Одессе, а стояла на маленькой кухне — в магазине было поставлено несколько столиков, и посетители могли откушать супа-харчо, котлет с гречневой кашей, борща.
Друг купил в ликер-сторе[28]пинту водки — плоскую бутылочку, прекрасно умещающуюся в нагрудном кармане: советский алкаш молился бы на нее! «У Маши» не было разрешения на продажу спиртных напитков, но хозяева с радостью выдавали пластиковые стаканчики посетителям. Устроившись в углу, Друг разлил водку по стаканам, пряча бутылку в бумажном пакете.
— Ты смеешься, Настька! А ведь он это для тебя сделал.
— Да, он все для меня делает! — Настя молниеносно проглотила полпорции пельменей.
— Если ты будешь так на них налегать, то из мисс Твигги превратишься в Мисс Пигги[29]. — Друг, смачно причмокнув, выпил водку и отправил в рот пельмень в сметане. — Да! Арчи мне все объяснил. Он сказал, что после обрезания — тихо, тише! — член становится менее чувствителен и можно долго не кончать. Молчи, Настька, хохотушка. То есть он сможет тебя дольше трахать!
Друг сам хохотал. Они с Настей склонялись над столом и касались друг друга лбами, вздрагивая от смеха.
— Дольше в твоей пипиське сможет находиться. Чтобы тебе приятно было, понимаешь? Он о тебе заботился.
— Слушай, ну какой он мудак все-таки. Я понимаю, был бы он болен, инфекция была бы у него какая-то все время… Но у него все в порядке там было, он и ебался очень даже неплохо.
— Настенька, а ты попробуй сейчас. Он обещает, что во много раз лучше будет!.. Ему сто сорок долларов заплатили, кстати.
— Вот, дал бы мне! Он только забирать все может. Он через Люську потребовал вернуть ему все украшения, им подаренные.
— Настенька, ну пойди к нему теперь. Может, теперь он тебе что-нибудь даст. После обрезания.
— Обрезки от своего хуя! Я ему верну его подарки. Пусть ему будет стыдно. Если не сейчас, то когда-нибудь. Тем более, покупал он их мне с расчетом на продажу в эмиграции. В Союзе ведь все считали, что здесь невероятно ценятся наш янтарь, нефрит, ха-ха!
К Маше заходили и американские клиенты. В основном старые люди, когда-то вывезенные из Львова, Киева и, конечно, Одессы. Они любили поговорить с новыми эмигрантами, спросить, как им нравится их новая Родина. Некоторые не скрывали своего удивления: «Вы только полгода, как приехали?.. Ай-яй-яй, а мы были такими бедными… Но вы посылаете деньги в Израиль? Надо помогать нашему народу». Эмигранты, которые, «только» приехали, обзаводились своими такси, кулинариями, но в Израиль денег посылать не торопились.
— Ты знаешь, Друг, я была единственной русской в группе улетающих в Вену. Как они все плакали, причитали. А мы с матерью, как две белые вороны, смеялись. Она мне все большой палец показывала, имея в виду, какая я красивая, как хорошо выгляжу.
