Посмеиваясь, Миясэ смотрит сверху на толстенького Сасаду с высоты своих ста восьмидесяти с гаком. Похоже, что тот находит отдых лишь в удовлетворении простых плотских желаний. Если бы Миясэ позволил, он, наверное, был бы не прочь перепихнуться и с Тамаки. В конце концов, это говорит лишь о том, что мужик он крепкий.
— Так передай насчет рекламы этому Кавабэ, пусть не тянет резину! — говорит он напоследок, забыв, что только что сам занимался пустопорожней болтовней, и поворачивается к Миясэ широкой спиной. На его серой рабочей рубашке большим языком расползлось пятно пота.
— Дуть на лапшу и потеть, — бормочет Миясэ, проверяя фотографии. Теперь лишь осталось приклеить изготовленную вчера фотопластину морды Ламоса на свободное белое место. Пожалуй, золотистый ретривер будет даже посимпатичнее своего владельца.
Стоило ему ступить на ржавое железо палубы, как по ней стали разбегаться какие-то насекомые. Они похожи на корабельных жуков, что облепляют береговые волнорезы. Встревоженные вибрацией от шагов Миясэ, они устремились к бортам и к квадратной дыре в палубе с таким шумом, будто по ней протащили холщовый парус.
Засунув руки в карманы брюк, Миясэ прогуливается, по накренившейся палубе. В ожидании выхода номера из печати он всегда проводил время на останках баржи для очищения сточных вод, видневшейся из окон типографии под пожарной лестницей.
Накренившаяся оранжевая палуба под углом входит в мутную воду канала. В просветах воды Миясэ замечает несколько маленьких рыбок. Стараясь удержаться на ногах, он осторожно спускается по металлическим плитам, сбоку от квадратной дыры. В ней тоже скопилась темная вода, а внутри, наверное, попискивает бесчисленное множество укрывшихся там насекомых. Добравшись до борта, Миясэ с коротким стоном садится на палубу.
Под лучами ноябрьского солнца железо нагрелось, будто кто-то только что сидел на нем. Настроение самое прекрасное. Плеск воды у борта, как под перевернутым стаканом, словно массирует затекшие части головы. Миясэ ложится на бок. На мгновение его ослепляет яркий блеск, он закрывает глаза и следит за солнечным зайчиком, медленно сползающим по внутренней стороне век.
Доносящийся из типографии монотонный звук ротационной машины смешивается с криком чернохвостых чаек и шумом вертолета, садящегося на крышу здания вдалеке… Весь этот фон существует отдельно от привычной жизни, в теле ощущается легкость.
— Эх… вот так бы… навсегда… — бормочет Миясэ, положив руку под голову. Еще дальше за каналом — комбинат. Взгляд Миясэ устремляется еще дальше, на парящее в небе облако с фиолетовым оттенком. «Наверное, где-то совсем в другом месте кто-то тоже наблюдает за этим облаком», — приходят в голову Миясэ всякие бессвязные мысли. Скорее всего, оттуда оно выглядит совсем по-другому, но наверняка сейчас еще кто-то смотрит на это облако и думает о своем.
Миясэ пытается представить молодую женщину, живущую в старом многоквартирном доме. Да, это точно она сейчас смотрит на фиолетовое облако, выйдя на балкон третьего этажа за еще чуть влажным бельем. В темноте васицу позади нее мигают красные и зеленые огоньки подсветки черного CD-проигрывателя, который совсем не вписывается в традиционный японский интерьер. Женщина задумалась. Над городом Прага плывет облако, которое видит другая женщина. Постукивая высокими каблуками по холодным плитам каменной мостовой, она идет покупать фарфоровую куклу в подарок недавно разведенной подруге. И ее давно вышедшие из моды в Японии длинные черные сапоги, и почему-то пахнущая мускусом квартира, которую она снимает в каменном доме, навевают на мысль, что не вернуться ей больше в Токио. Поглядывая на слоистые фиолетовые облака в пепельно-сером небе, она думает, что где-то над Японией плывет облако, которое видно с каменной лестницы женского монастыря, затерянного в горной глуши. Скорее всего, женщина в Праге с радостью бы поменялась местами с той, что живет в убогой монашеской келье, а та, что стоит на балконе в Токио, — с той, что идет по Праге. А сам думающий об этих женщинах Миясэ сидит сейчас на останках баржи для очищения сточных вод.
Явственно представив фигуру, обнаженное тело, волосы на лобке под трусиками снимающей с балкона свое белье женщины, Миясэ в тоске нахмурил брови. Какая-то сплошная ерунда в голову лезет… Однако нельзя сказать, что он ненавидел минуты своего погружения и барахтанья в таком вот неизвестном, тесном сосуде. Фиолетовое облако на горизонте, слегка изменив форму, плыло на запад.
— О чем думаем?.. — неожиданно раздался за спиной Миясэ прервавший его фантазии голос.
Обернувшись, он увидел поднимающегося на борт судна Савамуру в коричневых спортивных туфлях.
— Да так, ничего особенного…
— Однако лицо что-то уж слишком серьезное…
От слепящего солнца фигура Савамуры казалась совсем черной. Только его лицо освещалось бликами, отраженными от воды канала. Покряхтывая, он уселся рядом с Миясэ. Кожа на руках Миясэ покрылась мурашками, возможно от дуновения ветерка, пробежавшего по водной глади. Вот так вот и уселись два здоровых лба на затонувших останках ржавой баржи, да еще и уставились в одну сторону. Может, и мурашки-то у него выскочили из-за стыда при осознании всей комичности этой картины.
— Понимаю, на пороге тридцатилетия в голову часто лезут разные мысли. Я не на своем месте, пора бы сменить работу или же… в глубине души появляются ростки странных, неведомых прежде желаний, вкусов. Нужно терпеть. Терпеть.
Да какое ему, собственно, дело! Возглас негодования замер на устах Миясэ при виде пляски солнечных бликов на лице Савамуры. Казалось, что это кишат размножающиеся амебы. Нет, это пропадающие и возникающие вновь трупные пятна, подумалось Миясэ. Наверное, и мое лицо выглядит так же. «Да мне-то какое дело», — пронеслось в его голове, но все же он чуть подался назад, отстраняясь от солнечного света.
— Как бы там ни было, Миясэ… давай переходи ко мне. Работа несложная, зарплата хорошая…
Достав из внутреннего кармана жилетки солнечные очки, Савамура со вздохом нацепил их себе на нос. В темных стеклах отразился искаженный силуэт Миясэ, как в перевернутом бинокле. Глядя на свое изменившееся почти до неузнаваемости отражение, Миясэ, тем не менее, был твердо уверен, что это именно его фигура пленена темными стеклами Савамуры. Миясэ уставился на кромку палубы, ласкаемую набегавшей волной. Несколько окуньков, высунув голову из воды, тыкались в приставшие к железу водоросли.
Послушав некоторое время плеск волн, Миясэ обернулся:
— Зачем… зачем вы стараетесь меня переманить?
Над солнечными очками Савамуры шевельнулись брови.
— Зачем, говоришь? Да есть у меня к тебе кое-какой интерес.
— …Интерес?
Миясэ не мог понять, что имеет в виду его собеседник. Ему было не понятно, что значит интерес в отношении малознакомого человека. Интерес к успеху фирмы или же личный дело понятное. Если же говорить о личном интересе, то, что это значит в приложении к его персоне, что в нем самом может быть объектом интереса? Тамаки, например, в нем нравились рост, угрюмая неуклюжесть и почти полное отсутствие честолюбия. Как же быть в том случае, когда один мужчина проявляет интерес к другому? Нет, корни такого интереса, скорее всего, кроются в мрачном характере Савамуры, который не способен чему-нибудь радоваться.
