Однажды возникнув в Магадхе, учение о сансаре распространялось теперь в долине Ганги, словно огонь, брошенный в сердцевину сухостоя.
Его обсуждали во дворцах правителей, в домах ремесленников, на рыночных площадях. Имя создателя учения никто не знал; утверждали, будто это древняя мудрость, явленная еще в ведах. Поговаривали, что брахманы ревниво оберегают эти истины от непосвященных, отчего симпатий к касте жрецов не прибавлялось.
Отшельники-шраманы бродили по дорогам с чашками из половинок кокоса в руках, бормоча им одним понятные мантры; они застывали в неудобных позах на перекрестках, воздев к небу коричневые руки и уставившись воспаленными глазами вдаль или на солнце; они просили подаяние на постоялых дворах; сидели, образуя кружки, в священных рощах и на городских площадях; лежали на земле, соблюдая обет воздержания от пищи. Повсюду были их тощие тела, едва прикрытые набедренной повязкой. Некоторые, подражая Махавире, ходили совсем обнаженными. У погребальных кострищ непременно стоял на одной ноге какой-нибудь безумный шраман с трезубцем, голый, испачканный пеплом и разрисованный охрой.
Часть аскетов питалась финиками, бананами, съедобными корнями и плодами хлебного дерева; другие принимали от добрых людей рисовые и ячменные лепешки; третьи уверяли, что поддерживают жизнь исключительно листьями и дымом. Разнообразие наблюдалось и в прическах: у лесных отшельников на шею свисали спутанные космы, проповедники собирали шевелюру в пучок на макушке, бывшие жрецы брились наголо, кшатрии и атхарваны[3]заплетали косы.
Нагие и полунагие, с почерневшими и высохшими телами, брели шраманы по долине Ганга, проповедуя идеи вечного круговорота рождений, и их глубоко запавшие глаза блестели в глазницах, словно вода в глубоких и темных колодцах.
2
Амбапали давно уже мучилась от неприятного сна. В этом часто повторявшемся сне она видела темно-коричневого слона с клочьями пены на смертоносных клыках. Спасаясь от него, она превращалась в кобылицу, но слон оборачивался жеребцом и летел за ней, отбивая по земле гулкую дробь. Она находила приют в подземном мире нагов, во дворцах, блистающих золотом и драгоценными камнями, но неутомимый преследователь являлся и туда в облике исполинской двенадцатиглавой змеи, обращая в бегство воинство царя нагов Васуки. Она искала спасения в мире гандхарвов, на горах, где гении неба услаждают слух Индры и других небожителей пением и звуками лютней, но неведомый враг в обличье косматого демона находил ее и там. Наконец к ней приходил на помощь мудрый отшельник риши с белыми волосами — он выкапывал для нее уютную землянку на берегу лотосового пруда. Старец покрывал землянку грязью и уходил, а она томилась внутри, ожидая юного раджу, кожа которого, во сне она была уверена в этом, имела золотистый оттенок. Но вместо раджи из чащи прибегал тигр и когтями разрывал кровлю землянки. Увидев тигра через образовавшуюся дыру, Амбапали с криком просыпалась и, прислушиваясь к биению сердца, медленно приходила в себя.
Все вещи в ее доме, даже сосуды с благовониями, были обрызганы камфарными духами, отчего в комнатах стоял сладковатый приторный аромат. Этот знакомый запах успокаивал Амбапали, как и вид служанки-рабыни, прибегавшей на крик госпожи. В облике темнокожей девушки с полными розовыми губами, неуклюжей и простоватой, не было ничего таинственного.
— К вам гость, госпожа, — доложила рабыня. — Сын начальника по слонам.
— Ах, он… — Амбапали повернулась к зеркалу. — Пусть войдет.
В зеркале отразилось юное лицо с открытым и властным взглядом, изогнутыми луками бровей и немного припухшими веками. Нежные щеки Амбапали были разрисованы сетью мелких узоров, а губы, ярко-алые от постоянного жевания бетеля, казались особенно чувственными.
Амбапали была танцовщицей. Однажды, двигаясь в паланкине вдоль берега священной реки, она увидела на месте для сожжения трупов бурую черепаху. Эта черепаха, ползущая по остаткам погребальных костров, была неуместна возле дарующей освобождение Ганги и как-то особенно безобразна. Черепаха словно бы знала некую ужасную тайну о смерти, и на обратном пути Амбапали вздрагивала от омерзения, припоминая хвост и короткие лапы, испачканные золой.
В тот же день она отправилась к ученому брахману. Крючконосый старик, сидя под стволом кокосовой пальмы, пересказывал всем желающим беседу знаменитого мудреца Яджнявалкьи с раджой Джанакой, повелителем Видехи. Беседа была посвящена вопросу посмертного воздаяния. Заплатив несколько монет, Амбапали прослушала ее дважды. Пот лил с нее градом; ей казалось, что крупные зеленые орехи, висящие под высокой кроной, вот-вот падут на ее голову и тем совершится воздаяние за ее нечистую плотскую жизнь. Амбапали была юна, ее грудь только-только округлилась, лишь недавно раздались бедра и расцвела красота, но, вернувшись домой, она повесила на свои ворота тяжелый засов. Теперь танцовщица, которую называли «жемчужиной Бенареса», слушала брахманов и проповедников, заказывала жертвоприношения и размышляла о воздаянии, а домогавшимся ее юнцам отвечала гордым и неприступным взглядом. Амбапали могла себе это позволить: она была богата.
В комнату вошел юноша в темно-красных одеждах знатного воина из рода шакьев, с мечом на левом бедре. У него были вьющиеся темные волосы и светлое, как у желтого ствола пальмы, лицо. Радужные оболочки его глаз были окрашены в разные цвета, причем один глаз был серый, а другой — карий. Взгляд юноши скользнул по танцовщице и остановился на ямке пупа. Ямка была глубока, как если бы бог, ваявший Амбапали, ткнул в этом месте пальцем.
— Победа тебе, о кшатрий, — улыбнулась Амбапали и потянулась за шелковой накидкой. Она давно не чувствовала влечения к любовной игре, но из какого-то врожденного коварства дала гостю оценить гибкость своего тела. — Сделай честь этой скамье, присядь на нее. Моя служанка омоет тебе ноги.
— Ты ждала меня, Амбапали?
— О да. Ты же знаешь, Девадатта: вместе с гостем в дом входят боги и счастье.
Слугам свойственно перенимать манеры своих повелителей, и рабыня старалась обслужить юного кшатрия, как раджу, подчеркнуто церемонно. Она омыла ему ноги, принесла на подносе фрукты, рис и вино и захлопотала вокруг, возжигая курения.
— Посмотри, что я принес тебе, Амбапали, — сказал Девадатта, вынимая из складок плаща изящный веер из слоновой кости. — Эта вещица сделана из бивня Маха Сундара.
— Маха Сундара?
— Помнишь, весной он передавил кучу народа? Он спокойно стоял в слоновнике, но вдруг до него донесся запах другого слона. Маха Сундар пришел в ярость, порвал путы и вырвался из стойла — погонщики плохо связали его. Я приказал высечь мерзавцев, но было уже поздно…
Танцовщица стала расчесывать волосы. Подобные разговоры она умела слушать вполуха. Начиная с пятого годя жизни Амбапали, по обычаям своей касты, не видела мужчин, включая родного отца, и изучала науки, имеющие отношение к любви. Она училась готовить сласти, составлять букеты, слагать стихи и петь, перебирая тонкими пальчиками струны вины[4]. О, в этих науках она превзошла многих! Амбапали танцевала так, что драгоценные серьги бились о ее щеки, браслеты на запястьях метались из стороны в сторону, а взгляды, которые она бросала из-под полуопущенных ресниц, сводили с ума благородных кшатриев. Она умела шутить, избегая грубости, владела игривой ловкостью разговора, искусством намека и тайного жеста. Амбапали знала, что любовь начинается с созерцания предмета своей любви, потом является задумчивость вместе с игрой воображения, дальше следуют стадии бессонницы, отощания, нечистоплотности, отупения, потери стыда, сумасшествия и обмороков. Таковы девять стадий любви, которые проходят люди, а десятая и последняя стадия — смерть. Именно поэтому Амбапали всегда питала к своим поклонникам только легкое расположение, никогда не переходившее в губительную страсть, и струйки пота редко размывали слой шафранных румян на ее лице, а тело не знало жара слишком усердных объятий. Впрочем, последний раз в объятьях мужчины она была очень давно, как раз накануне встречи с бурой черепахой на берегу Ганги.
