— Ой, нет, пожалуйста, только не это, — сказал он.
— Это почему?
— Это оскорбительно.
— Зато правда.
— Я понимаю, но умоляю, ну пожалуйста! У меня мать будет читать эту газету. Что она подумает?
— А не все ли равно?
— Ну я прошу! Не очень-то хорошо будет, если она откроет пятничный выпуск и осознает, что какая-то обезьяна знает английский лучше, чем её сын.
Ну вот, мы проехали кибуц и приближаемся к больнице. С дороги её почти не видно. Она расположена среди деревьев, как секретная военная база, вдали от любопытных взглядов, как будто это какое-то важное место. Тут надо свернуть с главной дороги на очень узкую второстепенную дорогу, почти не предназначенную для транспорта. Она ведет вверх и по спирали по склону особенно высокого холма, и вот — перед вами древние ворота, этакий анахронизм, который надо открывать руками, перед вами сторож, перенесший лоботомию, и маленькая, кривоватая, бело-голубая вывеска из четырех строчек. Вот что там написано:
State of Israel
Ministery of Health
TRANQIL HAVEN
Mental Health Center[6]
Ну, со словом «Ministery», («Министрство»), мне, допустим, все понятно. Ты — министр, и контора твоя называется, соответственно, министрство. Смысл есть. То же самое со словом «Tranqil». За буквой Q всегда следом идет U, которая становится избыточной. Арабский язык похож на иврит тем, что в нем имеется различие между прилагательными мужского и женского рода. Прилагательные женского рода образуются путем прибавления суффикса к прилагательному мужского рода. Но у арабского слова, которое переводится как «беременный», такого суффикса нет. Если нет необходимости как-то отличать его от прилагательного мужского рода — так зачем там суффикс женского рода? С технической, или, скорее, морфологической точки зрения, это прилагательное мужского рода. Но мы точно знаем, что слово «беременный» может быть отнесено только к женщинам, и этого факта вполне достаточно для того, чтобы род этого слова стал женским, — с семантической точки зрения. То же самое здесь: если нет необходимости отличать букву Q, после которой есть буква U, от буквы Q, после которой нет буквы U, — просто потому, что не существует буквы Q, после которой не шла бы буква U, — то зачем вообще нужна эта самая U? Кроме того, в иврите дифтонги не в чести, так что в слове TRANQIL логика вполне прослеживается. Но вот слова «Haven» я не понимаю. Вроде бы смысл есть: заведения для душевнобольных всегда были чем-то священным: это убежище, это приют. Но при всех грамматических ошибках, которые делает Министерство Здравоохранения Израиля, может быть, они и в самом деле хотели написать «Heaven»?
Отец мой говаривал: «Никогда не верь правительству которое не может свои официальные таблички написать без ошибок».
Но про отца я вам попозже расскажу, потому что я уже и так опоздал на свою смену. Я въезжаю и в знак благодарности машу рукой сторожу, который открывает мне ворота, но на его лице, как и всегда, отсутствует какое-либо выражение. Я ставлю машину перед нашим блоком и иду на пост сиделки. Там — Оделия. На коленях у неё сумочка, а в глазах — немой укор. Она ничего не говорит, смотрит на часы, вздыхает и, прежде чем отправиться домой к своим голодным иждивенцам, с пулеметной скоростью выдает мне список событий, которые произошли за время её дежурства:
Иммануэль Себастьян: поел, принял лекарства, смотрел телевизор, ведет себя тихо.
Абе Гольдмил: поел, принял лекарства, писал на кухне, ведет себя тихо.
Урия Эйнхорн: поел, принял лекарства, большую часть времени спал.
Амос Ашкенази: поел, принял лекарства, бубнит себе под нос, ведет себя тихо.
Ассада Бенедикт: поела, приняла лекарства, говорит, что она мертвая, ведет себя тихо.
Деста Эзра: ведет себя тихо.
Ибрахим Ибрахим: поел, принял лекарства, из комнаты почти не выходит, ведет себя тихо.
Я сажусь и беру газету но не успеваю даже заглянуть в нее, как звонит телефон. Один длинный звонок, наверное, Кармель.
Умер её муж, что ли?
Кармель вышла замуж, когда ей было девятнадцать для того, чтобы избежать обязательной службы в армии. Она изначально планировала развестись с супругом, как только тот выполнит свой супружеский долг, освобождая её от армии, но когда уже пришла пора официально развестись (ей был двадцать один год, ему — двадцать семь), у него обнаружили рак головного мозга, и Кармель решила повременить с разводом. Это было три года назад. Её друзья и семья, — а особенно его семья — просто боготворят её за то, что она заботится о нем, как ангел-альтруист. Но Кармель говорит, что причина в другом. Молодая вдова рассматривается со значительно более привлекательной позиции, чем молодая разведенная женщина. Да и зачем мучиться с этой бумажной волокитой, когда можно позволить природе самой все завершить?
— Извини, я вчера ночью не смогла заехать. Он всё ещё жив.
— Ну в следующий раз.
— Но мне правда хотелось тебя увидеть. Тебя, только что с работы, покрытого этими шизофреническими бактериями с ног до головы.
— Они и сейчас на мне.
— Хорошо! Тогда я заеду вечером, и на мне везде будут эти раковые бактерии.
— А с чего ты взяла, что меня это заводит?
— Тебе нравятся болезни. Ты от них возбуждаешься.
— Да ну?
— Ну да. Поэтому ты и работаешь в больнице.
— Это всего лишь работа.
— Но ты-то это делаешь не из-за денег.
— А из-за чего?
— Ты там работаешь, потому что близость к болезни возбуждает тебя на самом нижнем уровне плоти. Тебя постоянно окружают больные, и это позволяет тебе удовлетворять желания и потребности твоего тела.
— Но это душевнобольные.
— Да тем более. Трахнуть кого-то в мозг вообще сильнее в сексуальном плане, чем просто трахнуть.
— То есть ты хочешь сказать, что я пользуюсь окружением больных для удовлетворения своих личных желаний?
— Именно этим ты и занимаешься. Ты эксплуатируешь невинных и беспомощных жертв ради собственного удовольствия. Ты — порнограф.
— Слушай, мне работать надо.
— Так мы займемся этим вечером?
— Чем — этим?
— Поиграем в доктора и тяжело больного?
— Я тебе позвоню, когда доберусь до дома.
— И не мойся!
— Ладно, не буду.
