Промчался на полном ходу через Лос-Анджелес, где встретился с Рози. Она стояла прямо передо мной на вечернем концерте. Я пришел туда один. И просто попросил ее сесть – пожалуйста, мэм.
– Сам сядь, – пробурчала она, тараща глаза, как сова, – сукин сын долбаный. Задним все загораживаешь.
– Я стою, потому что стоите вы.
– А я стою, потому что передо мной стоит какой-то другой сукин сын. Не хочешь сидеть, слушай дома пластинки. По-моему, я тебе просто понравилась, вот что я думаю. Если я тебе понравилась, угости меня пивом.
Так все и началось.
Вскоре Рози привела меня к себе домой, чего я уже ожидал. Опять выехал из дома отдыха с одним-единственным чемоданом. За одинокие годы бродяжничества удалось накопить капитал, перешедший теперь в руки Рози. Славное было лето под высокими тентами, рыба выпрыгивала из воды… хотя сомнительно, чтобы ее мамаша была необычайной красавицей.
Рози целыми днями распевала стандартные религиозные песнопения. Крупные храмы Лос-Анджелеса могли себе позволить заключать контракты с лучшими певцами, а она себя считала певчей птичкой в клетке. В то время придерживалась более традиционной веры, основанной на милосердии, которое, по ее убеждению, Бог к ней проявит. Иисус, по ее представлению, охотно подставит ей под ноги спину, причем Рози жутко хотелось проверить Его на выносливость.
Однажды я пошел с ней на встречу с проповедником Эйконом Джексоном. Он сам бегал по разным студиям, завербовывая не столько верующих, сколько талантливых, но мне нравился. Знал, что многие певцы вернутся, добившись успеха, и внесут в корзинку весомые вклады.
– Рози, – начал проповедник Джексон, – не знаю…
– Чего?
Я закрыл лицо руками. Проповеднику Джексону грозила слишком знакомая мне оплеуха.
Он тяжело сглотнул.
– Даже не знаю, стоит ли тебе в хоре петь. То есть в данное время. Многие возмущаются.
Рози превращалась в тучу гнева, чувствовалось, как стрелка барометра ползет вверх. Проповедник Джексон постучал по столу Библией, напоминая ей о своем сане.
– Извини, я человек откровенный. Может быть, у тебя есть какой-нибудь другой талант. У каждого есть какой-то талант. А петь ты не умеешь.
Я удержал бы ее, только был еще слишком худым, рук моих не хватило бы, чтоб ее обхватить. Просто схватил за запястье, надеясь отвлечь.
– Какого хрена ты хватаешь меня за руку? Исусика из себя корчишь?
– Хватит, Рози, пойдем.
– Еще чего.
И она запела спиричуэл, которого, могу поклясться, проповедник Джексон никогда раньше не слышал.
Он заткнул уши.
– Замолчи, пожалуйста.
Так родилась ее секта на три буквы. Как бы низко ни пала чудесная колесница, она никогда не скрывалась с места происшествия, как предлагалось Рози. Тем временем проповедник заговорил на неведомом языке, прищурился на свою кафедру, заткнул пальцами уши. Я рванул сзади Рози за свитер, стараясь ее усадить. Она вывернулась и открытой ладонью двинула меня под подбородок.
– Рози, ты что, мать твою?
– Вы, оба сукиных сына, катитесь каждый к своей долбаной матери! – Она выскочила из кабинета в церковный зал, крича: – Боже, Ты ж обещал! Никому не прощаю нарушенных обещаний…
С тех пор Иисус стал для нее не Сыном Божьим, а духом. Тем временем мы с проповедником Джексоном глядели друг на друга, как сироты, очутившиеся в незнакомом новом доме.
– Как вы, – спросил он, – ничего?
– Дело привычное. Больше мы сюда не придем, но я всегда с удовольствием бывал в вашем храме, хоть и не верую.
– Господи.
– Да, знаю. Он потер лоб.
– Ох, Господи.
– Помолитесь за нее.
– Боже, Боже милостивый.
– Может быть, я вместо вас помолюсь.
– У меня разрывается сердце.
– Вы хотя бы оплеуху не получили.
– Она… часто так себя ведет?
– Постоянно. Угадать никогда невозможно. Можно сказать, грозовая туча за горами.
– Я бы убил эту женщину, будь она моей…
– Взгляните на меня – где мне с ней справиться. Видно, поэтому она меня и подцепила.
– Я все думал, почему… откуда такой худенький белый мальчишка… никак не мог понять. Иногда думал, стоя за кафедрой…
– Она держит меня на костре, я стою в нем не только ногами. Наверно, мне нравятся ее колотушки. Может быть, я для нее какой-нибудь фетиш, не знаю.
– Не объясняйте, прошу вас, слышать не хочу.
– Пожалуй, я лучше пойду.
– А мне надо прилечь.
– Прилягте, проповедник.
– Прилягу.
Он вышел из кабинета, отыскав дверь на ощупь. Рози по очкам заработала технический нокаут, а меня ждал настоящий.
На стоянке я заметил приоткрытую на ширину ступни водительскую дверцу машины, открыл ее одной рукой, прикрыв лицо другой. Повернул ключ зажигания. Она плакала, вздрагивая, обхватив себя руками.
– Бог обманул меня, гнусный долбаный сукин сын.
– Рози, ты в своем уме? Разве можно так говорить?
– Какое тебе дело, мать твою? Ты ни во что не веришь.
– Правда, только точно никогда не знаешь. Просто на всякий случай не надо говорить таких слов.
– Нет, нет, всем на меня плевать. Нету никакого Бога.
– Господи, Рози, тебя вокруг люди слышат!
– Знаю, Иисусу не все равно, а Богу наплевать. На меня снизошло просветление.
– Озарение.
– Нет, я видела свет.
– Просто солнечный зайчик в зеркальце.
– Нет, не просто. Это Иисус просиял. В сияющих одеждах. Он мне явился.
– Ладно, ладно. Поедем домой.
– Я Его голос слышала.
Мы выехали со стоянки. По дороге и до конца дня Рози общалась с Иисусом. У нас была тогда маленькая квартирка в Западном Голливуде, и соседи наверняка думали, будто мы с порога набросились друг на друга.
– Да, Господи! Да, Боже! – кричала Рози. Ей было необходимо то, что она себе воображала, поэтому я тихонько держался в сторонке.
Ночью в постели вопли вроде заглохли. Она впервые за долгое время заговорила со мной:
– Мне надо учиться. Все, во что я верила, одно вранье. Мать моя – лживая сука.
– По-моему, родители детям желают добра. За исключением моей матери, но это совсем другое…
– Именно она меня уверяла, будто я хорошо пою. Наверно, хохочет сейчас, сумасшедшая пьяная сука.
– Утихомирься.
