Приближается Фрэнсис Младший, почтальон и всеобщий любимчик.
— Что нового, Джинни? Я забыл отдать вот это письмо, когда проходил мимо вашего дома.
— Чего нового-то? — смеется она. — У меня все хорошо, мистер Тухи. А сами-то как?
— С каких это пор ты стала называть меня мистером Тухи? — спрашивает он.
— Примерно с тех самых, когда вы начали лысеть, — отвечает она.
— Что?
— Да шучу я. А то, гляжу, вы чуть сумку из рук не выронили.
— Да я просто с ней так играюсь. Нехорошо говорить пожилым леди о том, что они начинают лысеть.
— Ваша шевелюра в полном порядке. Если уж кто из Тухи и облысеет, так это будет Генри.
— Может, хватит про лысины? Господи, пап, огрей ты ее наконец своей сумкой, — это я говорю.
— И не подумаю, Генри. Готова к завтрашнему дню? Никаких задних мыслей?
— Да, черт возьми. И нет, — говорит она. — Хотите мне что-то сказать? Или предостеречь?
— He-а, ничего даже близко, — успокаивает он ее. — Просто интересуюсь.
— А вы сколько уже женаты?
— Приблизительно с того самого дня, как выяснил, что Сесилия беременна.
Тут он смущенно улыбается.
— У нас скоро двадцать пятая годовщина.
— Черт. Неплохо. Врете небось. Завтра у меня свадьба. Расскажите.
— Да, пап, расскажи ей, — прошу я его, потому что это про то, как мои родители любили друг друга и были счастливы вместе, чего уже, судя по всему, давно нет.
Фрэнсис Младший оглядывается по сторонам, будто желая убедиться, что никто посторонний его не услышит.
— Ну ладно, ладно. Я попросил своего приятеля, чтобы он, как наш личный шофер, отвез нас ночью за город на большом отцовском «олдсмобиле». Мы поехали на север к реке, в окрестности Нью-Хоуп, что рядом с Вашингтонз-кроссинг. Когда мы еще только встречались, мы часто строили планы, как уедем из города и поселимся в пригороде, там, где между соседними домами есть немного места. Чтобы дети могли играть в уиффлбол[6]во дворе. Чтобы ночью видны были звезды на небе. Так или иначе, я нарядился во фрак с белым жилетом. И мы поехали туда. Был конец августа, ночь, и по-прежнему стояла такая жара, что у меня яйца чуть не плавились. Хотя, может, я просто сильно нервничал. Мы остановились у реки. Я сидел на огромном валуне. Она сидела у меня на коленях. Мы говорили про все то, о чем я сказал: про дом, про деревья, про траву и все такое. Потом я поднялся, спел ей «Далеко за синим морем» и сделал предложение.
Фрэнсис Младший прочищает горло. Лицо у него покраснело.
— Так вы и петь умеете? — удивляется Джинни.
— Ни единой ноты не вытяну, — теперь уже со смехом отвечает он.
— А почему именно «Далеко за синим морем»?
— Это была единственная песня, которая нравилась нам обоим.
— Мистер Тухи, я раньше и не подозревала, что́ вы на самом деле за человек.
Джинни светится улыбкой.
— Мистер-мистер — опять заладила. Ну-ка прекрати. А как Эйс делал тебе предложение?
— Над бургерами в «Макдоналдсе», — говорит Джинни, отводя взгляд.
Фрэнсис Младший смеется.
— Да ладно.
— Я серьезно, — отвечает она.
— Довольно романтичный ублюдок.
— Нет, ни капли. Но он меня любит. Ну и как, оно того стоит? Вы в упряжке уже четверть века. Поделитесь мудростью.
— Мудростью? Я разношу почту. Жалкое занятие. Смотри-ка, вам еще одно, — сообщает он, протягивая ей только что обнаруженное в сумке письмо. Оба смеются. — Иногда оно того стоит.
— Как насчет сегодня?
— Завтра спросишь. Мне пора двигать.
И он отправляется дальше по улице в сторону Ав. Заходит в боковую дверь «У Пола Донохью» — ею пользуются все — под большой неоновой вывеской со стрелкой, которая гласит: ВХОД ДЛЯ ЛЕДИ.
— Генри, у нас тут кризис, — сообщает мне Бобби Джеймс, который стоял на веранде и что-то бубнил в телефон все время, пока Фрэнсис Младший трепался с Джинни. Он прижимает к груди мегафон.
— Это Гарри Карран? — уже зная ответ, спрашиваю я.
— Ага, — говорит Бобби. — Спрашивает, какие у нас на сегодня планы.
— Скажи, что мы собирались гулять, — говорю я ему. — Спроси, он пойдет с нами?
Гарри повернут на физической форме. Каждый день в шесть утра он бегает трусцой до Тэк-парка с баскетбольным мячом и блокнотом для записи всех удачных и неудачных бросков. Подстригает большинство газонов на улице Святого Патрика. Когда не занят ничем из вышеперечисленного, все равно об этом говорит.
— Не сработает. Я знаю, как от него избавиться. Ну держись, Гар, — это уже в трубку, — присоединяйся, если хочешь, но должен тебя предупредить: мы идем в музей изобразительного искусства, а потом на открытый концерт классической музыки. Что? Господи Боже. Ты только послушай, Генри, — теперь уже мне, — Гарри говорит, что любит изобразительное искусство и симфоническую музыку. Что же делать?
Я смеюсь. Влип Бобби Джеймс. Гарри на самом деле любит симфоническую музыку. Он объявил об этом вчера вечером в присутствии двух десятков ребят возле входа в «Семь-Одиннадцать», да и телок тоже.
— Ну что ж, Роберта, — говорю я, — похоже, мы отправляемся слушать классику. — Я вскакиваю на стол, стоящий на веранде, и принимаюсь дирижировать невидимым оркестром. Пам-па-па-пам-па-па-пам-па-па-пам-па-пам! — Привяжем к лодыжкам гирьки — и трусцой на концерт. А ну-ка подвиньтесь. Прошу тишину в зале. Духовая секция начинает слоновьим пердежом.
Слышно, как за дверью смеется Джинни, которая держит телефонный аппарат, пока Бобби разговаривает.
— Джинни, не подначивай его. Не смешно, — фыркает он.
— Генри, слезь с маминого нового стола, — говорит он мне, а затем вновь обращается к Гарри: — Ладно, заходи. Только без своих гребаных гирек и скакалок. Давай резче, а то уйдем без тебя. Пока.
Он протягивает трубку Джинни, и она исчезает за дверью. Гарри, который живет по соседству с Бобби Джеймсом, выходит из дома, перепрыгивает через перила и вот уже стоит на веранде вместе с нами. Волосы у Гарри темные, плохо уложены, с пробором (как он думает) посередине; веснушки и плюс пять дюймов роста к нашим с Бобби Джеймсом пяти футам. Он носит красные гетры до колен и в тон к ним красную футболку со спортивными шортами с надписью FATHER JUDGE BASKETBALL CAMP 1984[7]. Еще он носит защитные очки своей любимой марки «Карим Абдул-Джабар» с непременным ремешком на затылке.
