Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Поначалу меня выводили из себя комментарии такого рода, но я же не был убежденным профессором, поэтому быстро привык и почти перестал обращать внимание на эти замечания. Однажды я все — таки рассердился и спросил напрямик:
— Слушай, ты вообще кроме “Маши и медведей” читал что — нибудь?
— Читал, — спокойно ответил Павел и загнул мизинец. — Таможенный сборник — раз, Уголовный кодекс — два…
— Новый, — добавил Чапа с глупым смешком.
Больше никаких вопросов я не задавал и, как умел, делал свое дело.
Мы продвигались довольно быстро и через месяц с небольшим докатили уже до “Мертвых душ”. Здесь Павел выслушал меня особенно внимательно, еще внимательней слушал Чапа. Оба они были серьезны, как аспиранты на лекции опального гения, затравленного властью рабочих и крестьян.
Единственным, что мешало мне излагать свое прочтение классики, были беспрестанные телефонные звонки, вторгавшиеся в наш тенистый мирок с систематической назойливостью, и я, кажется, думал о том, что если эти звонки и есть ключ к успеху и неотъемлемый его атрибут, то мне, пожалуй, никогда не разбогатеть. Порою они надолго затыкали мне рот и буквально вышибали нас из круга — тогда надо было куда — то мчаться, и мы ехали, ныряя в повороты и блуждая в разломах центра, или неслись к окраинам, наперегонки с торопливостью прочих участников движения.
Чичиков им понравился, им было понятно, чем он занимался и чего, в сущности, хотел от своей неугомонной жизни.
— Был у меня один приятель, — сказал как — то Павел, — так он в Восточной Сибири банки прогоревшие скупал. Неплохо наживал, — прибавил он после долгого раздумья. — Ну и что с ним дальше было, с этим Чичиком?
— Кто бы знал? — вздохнул я.
— А моего грохнули, — сказал Павел задумчиво. — Он вышел из дома, его прямо у машины расстреляли. Он по земле катался, все равно достали. Семь дырок сделали…
— Искусство условно, — твердил я после каждого похожего заявления, однако под крышей синего германского автомобиля верили мне плохо.
Постепенно мы перешли на вечерний график. К ночи мы колесили без всяких помех, бездумно разглядывая город, с которого темнота и пустота как будто стирали тщеславный грим и косметику процветания. И он походил на стареющую женщину, принявшую ванну, чтобы отойти ко сну. За отсутствием людей, ежедневно прикрывавших эту наготу, становился заметен мусор, убожество витрин, голые и чахлые деревья — сбитые на обочины пасынки и падчерицы жестокого города, пучки трещин на грязных стенах, отвалившаяся штукатурка на цоколях и неумытые окна зданий.
С огромных подсвеченных щитов улыбались в никуда яркими губами рекламные герои, на время ночи утерявшие свою власть над погруженными в сон миллионами, и тщетно всматривались честными, пристальными глазами в безлюдную дорогу, и оттого их беспомощные улыбки вызывали еще большее недоумение.
Павел преуспел, а точнее, как он сам говорил, нажился случайно, как это тогда произошло со многими. Немало соотечественников однажды буквально обнаружили себя состоятельными людьми и удивились, до чего же это просто.
Его криминальный брат большую часть времени проводил на родном берегу в черноморских портах, где встречал плывущие из Турции сухогрузы с контейнерами медикаментов, а Павел размещал их в столице и в прочих населенных пунктах, где еще звучала русская речь. Краем уха я слышал, что у этого родственника имелись чрезвычайно выгодные договоры о поставках обезболивающих препаратов для МЧС — контракты, способные озолотить даже прирожденного ленивца.
Поддавшись настояниям “семейного” интереса, Павел перебрался в Москву. Он быстро осмотрелся, благоразумно отложив на потом удивления и восторги. Москва ему, в общем, понравилась. По своей природе он был человек деятельный, в его глазах не существовало проблем, которые казались бы ему неразрешимыми. Москва же была способна закружить в вихре движения и надежд и менее расположенную к тому натуру. Все здесь создавало убеждение, что и ты как — то причастен к безостановочной суматохе, плоды которой погружали совесть в летаргический сон.
С другой стороны, причерноморский юг чем — то сходен со столицами — там всегда ощущалось приторное дыхание если не свободы, то по крайней мере ее предчувствия, и дух кустарной предприимчивости как будто обитал в виноградных лозах, которыми южные жители затеняли свои цементные дворики.
Каждое лето отдыхающие, рассеявшись по побережью, приносили с собой признаки нервного, нездорового родства с северным средоточием главного смысла и результатами поползновений слабого ума, а море, равнодушно ворочая щебни тяжелыми волнами, приглашало к фантазиям и давало понятие о далеких манящих государствах. Но отдыхающие уезжали: запыленные поезда мчали их на север, самолеты оставляли в небе призрачные, тающие на глазах следы, а Павел оставался и мог только гадать, с какими божествами ведут они беседы, вернувшись домой, и какие тайны поверяют им эти божества, обитающие по соседству.
Кроме меня в Москве у него были уже и другие знакомые. Кое — кого из них я видел. Один носил часы за двадцать семь тысяч долларов или около того.
— А что в них такого? — поинтересовался я.
— Очень удобно сидят на руке, их и не чувствуешь совсем, — доверительно сообщил он и даже оголил запястье, чтобы я мог хорошенько разглядеть это дорогостоящее достоинство. — Видите?
— Как будто, — выдавил из себя я, сдерживая икоту.
Одевался он так же, как и Павел, словно живал уже однажды — в эпоху Возрождения. Нос у него был сломан и в середине утолщался и как будто вилял на одутловатом лице, огибая некое незримое препятствие. Его пиджак плохо сходился на животе, а тыльная сторона коротких пальцев служила почвой какому — то рыжему кудрявому мху.
— Горохом торгует, — со смехом сообщил Павел, когда мы остались одни. — Наш, из Краснодара пацан.
Благодаря Павлу в ту зиму я побывал во многих местах, куда бы самостоятельно не попал ни за что, и повидал многих людей, на которых при других обстоятельствах не обратил бы сугубого внимания. Впрочем, всего скорее, эти люди рассуждали точно так же.
Другой его приятель был беззаботный гуляка. Он играл в букмейкерской конторе, располагавшейся в подвале где — то в районе Трубной площади. Он был полноват, с лицом нежным, как у девушки, а может быть, как у евнуха, и только редкая крапинка и синеватый отлив на подбородке выдавали искомую сущность. Дела его, скорее всего, были никудышные. Однажды я отчетливо услышал, как он сказал какому — то парню с тусклым ленивым взглядом из — под прикрытых свинцовых век:
— Предков разменивать буду. Моя доля — пятьдесят штук… На полгода хватит, а дальше в петлю. — Он вздохнул и недоверчиво понюхал пальцы обеих рук, а потом так же недоверчиво посмотрел на стоявшую перед ним пивную кружку и раскрытый пакетик чипсов.
Но не о них речь — эти связи были вполне бескорыстны.
Павел стремился приобщиться к культурным пластам всякой глубины залегания. Далекая столица издавна пользовалась его уважением — она представлялась ему сокровенным оазисом. Каким — то образом, непонятным прежде всего ему самому, он то и дело обнаруживал себя в знакомстве с блистательными москвичами и теми, кто уже готовился вычеркнуть из памяти и паспорта менее звучные названия мест своего рождения. Откуда они брались, где и как сводил он с ними дружбу, он зачастую затруднялся мне объяснить: просто оказывались рядом; были и такие, которые находили его сами. Они величали его по имени — отчеству и давали понять, что не сегодня — завтра станут прибавлять еще имена деда и прадеда — для пущей важности. Люди эти представляли разные направления и методы творческих поисков всех видов искусств, но цели их были едины. Почти все они докучали ему ежедневно, отнюдь не ленясь злоупотреблять смертельно перегруженной телефонной сетью и терпением Аллы, весьма, впрочем, ограниченным.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
