Извини. Спешу на встречу. Меня зовут Эдвард Дорн.[11]Как поэта.
Выйдя вслед за хиппи, Купер увидел, как тот оседлал велосипед и покатил по улице.
Куперу было двадцать три года, когда он оказался в Тахо и попал в компанию Дорна и его соплеменников. Присмотревшись, карьеру игрока он начал с пула в барах и бильярдных прибрежных городков. Он изучил, как быстро стареющие игроки крадучись обходят стол, как легкой гримасой прощают себе кикс, как некоторые влюбляются в удар. Распознавал желчных задавал и тех, кто скрывает свой истинный уровень. До этого Купер плохо разбирался в людях. Но пул по сути своей притворство, которым заманивают цель к столу. Потом, обнаружив в себе способности к картам, он понял, что в покере не нужно скрывать свой талант. Никто не откажется от партии, заподозрив в тебе сильного игрока. Покер — это неистовый расчет, камень на сердце и шанс последней карты (ривер), который укажет тебе судьбу. Куперу было уютно в этом хаосе и риске. В пьяницах, что качко, будто избегая водоворотов, мотались меж карточных столов, он узнавал себя и других юных дурачков, которых приманили всасывающие шланги на плавучих платформах реки Русской.
Дорновская группа взяла Купера под свое крыло. В нее входили сам Дорн, Манчини и Дофин, которого так прозвали, застав за чтением европейского романа. В игорные залы они входили точно цари Вайоминга — кроме Дорна, который со своими бусами и сандалиями являл собой быстро замороженный продукт шестидесятых. Игроки вряд ли помнили имя президента Соединенных Штатов, но Дорн с гадливой увлеченностью следил за политикой. Он терпеть не мог «рожденных свыше» вроде Паунса Отри, чья группа, прозванная «Братия», перед тем как сесть за карты, на межэтажной площадке собиралась в молитвенный кружок. Дорн его избегал. Отри мотался между Тахо и Вегасом, но Дорн и его когорта считали Вегас преисподней. Они предпочитали Тахо. Порой на уик-энд они отправлялись в Рено, и поездка проходила в бесконечных спорах о лучшей и худшей дури, лучшей породе собак, лучшем на свете шулере, лучшей массажистке, лучшем и худшем актере. Все единодушно сходились на том, что самый паршивый фильм в истории кино — «Ярость» Де Пальмы,[12]это уж само собой. Однажды Манчини заявил, что Карл Малден[13]— величайший актер.
Почти все его картины: «В порту», «Трамвай „Желание“», «Я признаюсь»…
Еще «Одноглазые валеты»…
Ты у меня с языка снял. Он и Кэти Хурадо[14]вытягивают весь фильм.
Он снимался в «Цинциннати Кид», да? Играет шулера…
Распалившийся Манчини помешкал.
Знаешь, Карл снялся в офигенных картинах, но «Цинциннати Кид» маленько не того. Помнишь, там есть сцена, где они играют в безлимитный пятикарточный стад? Значит, у Стива Маккуина[15]тузы и десятки. У Эдварда Г. Робинсона[16]— тоже грандиозный артист, будь он шахматистом, ему бы поставили памятник — три карты и ни одной пары. Никакого шанса улучшить комбинацию. Ни малейшего. Пауза. И тут размазня Маккуин чуть приподнимает, позволяя Эдварду Г. остаться в игре. Нельзя было этого делать! Надо было вздрючить банк, поставить все от жены до попугая, чтобы его отпугнуть. У тебя же отличная рука. Ставь все что есть.
И что? Я забыл, чем там кончилось.
Эдвард Г. выкладывает стрит-флэш, и Маккуину капец.
Купер не видел фильмов, о которых они говорили. В этой компании тридцати- и сорокалетних он был самый молодой. Друзья за ним приглядывали, распознав в нем неудержимо рискового парня, готового свернуть себе шею. Что удивительно, он мог подражать игровой манере каждого из них, словно впадая в транс. Но в азарте игры, когда требовалась выдержка, становился шальным и глупым. Была надежда, что когда-нибудь малый станет их искусным преемником, но пока что он вел рукопашную с самим собой.
Тогда как приятели Дорна сражались за образ жизни. Они играли двадцатичетырехчасовые марафоны, переходили со скотча на кокаин, возле бассейна или на заднем сиденье кондиционированной машины читали Эрднайзе и Филипа К. Дика,[17]трахали пылких баб, прибавив звук на программе «Дискавери», и ширялись в спускающемся лифте. Купер в этом не участвовал, его это не трогало. Он был разумен во всем, кроме игры. Приятели взбадривались кокаином. Сонному не выиграть. Вот и вся логика. Спустя несколько лет, это будет в Санта-Марии, женщина по имени Бриджит попытается дать Куперу дозу, но он возьмет ее лицо в ладони и скажет:
— Я знаю, сейчас ты не поверишь, но придет день, когда на обороте спичечной книжицы ты напишешь четыреста слов и сочтешь их шедевром, а себя возомнишь несокрушимой.
— Несокрушим ты, Купер, — усмехнется Бриджит.
Однажды вечером в закусочной приятели разговорились о необычных выигрышах. Дорн упомянул игрока по прозвищу Язычник, который с парой девяток выиграл свою будущую жену.
Сговоры, жульничество и дурь были повсюду. Два человека просили Дорна рекомендовать надежного шулера, и тот назвал Фиделио.
— Славное имя, — сказали игроки. — Кто он по национальности?
— Филиппинец.
— Нет, спасибо. Нам нужен ариец.
Купер опешил, но Дорн объяснил:
— Вполне разумно, им нужен неприметный шулер.
Этот мир требовал умения быстро забывать. Ты выпивал с наемными убийцами или наркоторговцами, которые на прошлой неделе кого-то замочили черным шаром. Вокруг то и дело заканчивались короткие жизни. Приятели гадали, кто из них первым окочурится. Дофин или Манчини? Дофин — вряд ли. Хотя он регулярно принимал куаалюд,[18]его шансы уцелеть были выше. Он самозабвенно рассказывал друзьям о мастерстве великих пианистов и учил их одеваться, понося мокасины, татуировки, мужской одеколон и галстучный узел «Виндзор». Часами он говорил о надлежащей длине рукава и высоте воротничка. Величайшим литературным произведением, в котором описана одежда, Дофин считал «Повесть о Гэндзи» и в долгие поездки усыплял приятелей чтением отрывков из творения мадам Мурасаки.[19]Он уже поведал им о японских фильмах ужасов и первых роковых женщинах.
