Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
— Я хочу, чтобы ты подошел ближе.
— Зачем! Сама не можешь? Я свой выбор сделал, пустив тебя в машину. Теперь ты сделай свой.
Макс улыбался. Он чувствовал каждую мою мысль и знал наперед весь спектр чувств.
— Стесняюсь!
— Первая правда, которую ты мне сказала!
— Хватит на сегодня психоанализа, доктор Фрейд!
— Правда хочешь, чтобы я приблизился? Только смотри — я не остановлюсь!
— Значит, мы с тобой будем на одинаковых скоростях.
Он взял меня за руку и притянул к себе. Сильно и резко.
Поцелуй имел вкус дождя и спадающей ночной жары. Остывшего в морозильнике шампанского, белого вина восемьдесят какого-то года (и как оно не протухает?) и чего-то еще.
Наверное.
Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел.
Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ.
Мы тянули четырьмя руками четыре руки.
И сливались в чем-то одном. Чему не хотелось давать названия.
Переползали в дом. Медленно.
Обычно мужчина, дорываясь до тела (хотя что я знаю про мужчин), вонзаются в тебя яро и неистово, понимая, что все — дорвался. Тут было иначе. Он делал все так медленно и постепенно, не то чтобы сосредоточенно — скорее сконцентрированно.
В какой-то момент он резко остановился, сжав безумно сильно мои руки, так что едва ли я могла сделать хоть какое-то телодвижение.
— Открой глаза!
— Зачем?
— Не хочу потакать твоему детскому воображению. Ты вообще с кем занимаешься сексом, со мной?
Это был мой первый мужчина старше двадцати трех. Сказать правду — это был мой первый мужчина. До этого было так — шушера.
— Сколько тебе? — спросил он вдруг.
— Двадцать.
— Правда, что ли?
— Сажают до четырнадцати. Расслабься.
Макс прижал меня к стенке (или это был шкаф) и, хватая пальцами шею, буквально заставлял смотреть на него, когда хотелось отвернуться и уйти в себя, он заставлял смотреть, он заставлял реагировать на каждое прикосновение, он заставлял не стесняться мурашек, которые забежали по моим ногам от практически невесомого касания его мужского символа. И потом он снова отрывался и ждал реакции.
— Я сдаюсь!
Понятное дело, что сдалась я, а не он.
Отныне у нас был один общий вес на двоих.
На перепутье этажей мы забыли, что есть спальня, простыни и другая мишура. И тупо, обыкновенно и привычно для любого жителя Земли отдавались друг другу. У нас было сегодня. А завтра подождет.
Ведь Макса ждет целый мир. А меня хотя бы пара континентов.
Сразу после секса мы собрались и поехали. Не курили, не пили воду, не валялись в обнимку, не молчали, потому что молчание — процесс интимный…
Просто оделись, синхронно. Сели в машину. Поворот ключа.
Гуляй, Вася!
Мы ехали по дороге. Солнце пекло с еще большей силой. Будь проклята эта конденсация (или еще какое-то умное слово, связанное с тропиками, туманами и обманами). Асфальт уже прогрелся, и вокруг чувствовался запах прелости.
Я закрыла окно.
— Надышалась? — спросил меня Макс.
— Там так мерзко.
— Тебе ничего не нравится. Это я уже понял.
— Нет, ну почему — мне домики маленькие деревенские нравятся. И церковь вон та. — Я показала рукой на головку храма.
— Я там ребенка крестил.
Мне стало безумно не по себе. Ревновать человека, которого ты видишь первый и последний раз в жизни, — простое недоразумение. Женат, ребенок, по голосу звучало, что сын.
Я промолчала всю оставшуюся дорогу. Смысла говорить я не находила.
Изучала вывески. За МКАДом в почете психоаналитики, гадалки, а также всевозможные поселки. Один из щитов меня откровенно улыбнул: «Страхую от любви. Дорого». Надо бы мне туда наведаться для перестраховки.
— Чего молчишь? — Макс не выносил моего молчания, ему все время была нужна реакция. — Ребенка — значит сына лучшего друга. Но мне понравилось, как ты испугалась.
— И вовсе я не испугалась, я устала и спать хочу.
— Я тебе отвратителен? Такое иногда случается, что сразу после секса испытываешь безудержное желание помыться, сбежать или даже провалиться.
— Сбегал?
Макс кивнул:
— Как сквозь землю проваливался. А чем ты занимаешься? Учишься? — спросил меня Макс.
— Смеешься? Я собой торгую. Такая профессия. Древнейшая.
— Может, на актерский поступишь? Хотя нет, прокалываешься в образах.
— А ты?
— Я тоже торгую. То тем, то сем.
Мой лучший друг, я его называю Другом из Бронкса, ибо все бурное детство мы ходили в широченных штанах и разукрашивали соседские гаражи некоторым подобием граффити, ненавидит таких людей и моментально вешает на них ярлык торгаша.
— Знаешь, как это называется у нас, простых людей? Барыга.
Не знаю почему, язык требовал нахамить.
— В смысле?
— Ну, человек, который говорит, что он торгует, не любит свою профессию. Ты мог бы сказать: я занимаюсь холодильниками, убрав слово «торгую». Я бы подумала, что ты любишь холодильники…
— То есть тебе проще было б, если б я холодильники любил?
— Вопрос спорный.
— Ты, надо заметить, даже сказав, что торгуешь собой, — себя не любишь.
— Это почему?
— Люби ты себя, ты бы ни за что на свете не села в первую попавшуюся машину.
— У тебя еще много вопросов. Останови меня у ближайшего метро.
— Давай я тебя до дома довезу — зачем тебе в семь утра в давке толкаться.
— Нет.
— А если я тебя не выпущу из машины?
— Значит, я придумаю адрес, зайду в первый попавшийся подъезд и буду жить на чердаке.
Он остановил около «Алексеевской». Очень хотелось есть. Открывались палатки с хот-догами, из которых доносился отвратительный аромат фастфуда. Но есть хотелось сильнее, чем следовать канонам аристократических правил. И потом, просить денег на хот-дог — низко.
Интересно, а как я зайду в метро? Позвонить матери или отчиму с телефона Макса — значит пустить человека под расстрел. Нельзя.
Я сидела в машине и держалась за ручку двери. Так хотелось придумать повод, чтобы остаться еще на «минуточку». Хотя кому нужна эта «минуточка»? Что может случиться еще за «минуточку»?
— Когда ты успел надушиться? — спросила я Макса. От него пахло чем-то новым. Не тем, чем вчера.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
