Понимая, что загнан в угол, Адхам произнес:
— Только Всевышнему все ведомо!
— Книга в кладовке, примыкающей к покоям отца. Ты же видел вечно запертую дверку в левой стене его комнаты. Ключ он хранит в серебряной шкатулке в ящике ближайшего к постели столика. Так вот, книга лежит на столе в той кладовке.
Адхам тревожно вздернул брови.
— Чего ты хочешь?
Вздохнув, Идрис ответил:
— Если и осталось мне в жизни утешение, то оно зависит от того, сможешь ли ты узнать, что говорится в бумаге по поводу меня.
Адхам испугался:
— Не лучше ли прямо спросить о десяти условиях?
— Он не скажет, только разгневается. Может, и ты впадешь в немилость. А может, за твоим вопросом он разглядит истинную его причину и тогда рассердится еще сильнее. Я не хочу, чтобы ты потерял доверие отца из-за того, что хотел сделать добро мне. Он ни за что не хочет раскрывать эти десять условий. Если бы хотел, уже все бы знали. Нет надежнее способа узнать, чем тот, о котором я тебе говорю. Вернее всего будет сделать это на рассвете, когда отец прогуливается по саду.
Адхам побледнел.
— То, на что ты меня толкаешь, брат, ужасно!
Идрис скрыл свое разочарование бледной улыбкой:
— Сыну посмотреть, что отец пишет о нем в завещании, — не преступление.
— Но ты же просишь выкрасть то, что отец желает сохранить в тайне.
Идрис тяжело вздохнул:
— Когда я решил прийти к тебе, я подумал: трудно будет убедить Адхама сделать то, что противно воле отца. Однако я тешил себя надеждой: он согласится, когда поймет, насколько мне это необходимо. В этом нет преступления.
Все получится. Ты вытащишь мою душу из ада, ничем не рискуя.
— Спаси Господи!
— Аминь. Я молю тебя избавить меня от этих страданий.
Испытывая страх и волнение, Адхам поднялся с места, Идрис встал за ним и улыбнулся так, словно показывал, что сдался отчаянию.
— Я сильно побеспокоил тебя, Адхам. Мое несчастье в том, что любому человеку встреча со мной так или иначе сулит неприятности. Имя Идриса стало нарицательным.
— Как я мучаюсь оттого, что не в силах помочь тебе! Идрис подошел ближе, мягко положил руку ему на плечо и с чувством поцеловал брата в лоб:
— Во всех своих неудачах виноват я сам. И не вправе требовать у тебя больше того, что ты способен сделать. Я оставляю тебя. И пусть будет, как пожелает Господь!
На этом Идрис ушел.
7
Впервые за последнее время лицо Умаймы оживилось. Она с интересом расспрашивала Адхама:
— Отец раньше тебе не говорил об этом документе? Адхам сидел на диване, поджав ноги, и смотрел через окно в пустыню, тонущую во мраке.
— Никто о нем не говорил, — ответил он.
— Но ты…
— Я лишь один из его многочисленных сыновей.
— Однако управлять имением он выбрал именно тебя, — едва заметно улыбнулась Умайма.
Он резко повернулся к ней.
— Я же сказал, он никому не рассказывал.
Она снова улыбнулась, будто чтобы смягчить его резкость, и хитро сказала:
— Не бери в голову. Идрис не заслуживает этого. И разве можно забыть, как он к тебе относился?
Адхам повернулся к окну и грустно сказал:
— Идрис, что приходил ко мне сегодня, не тот Идрис, который меня ненавидел. Его полные раскаяния глаза не дают мне покоя.
С явным удовлетворением она заключила:
— Я поняла это по твоему рассказу. Поэтому-то меня так волнует это дело. Но где твое великодушие? Ты всегда был благороден.
Он смотрел в непроглядную темноту ночи, голова шла кругом.
— Какой в этом смысл?
— Но твой раскаявшийся брат просит о помощи.
— Видит око, да зуб неймет.
— Твои с ним отношения, да и с другими братьями тоже, должны быть лучше. Иначе в один прекрасный день ты останешься в одиночестве и против всех.
— Ты беспокоишься о себе, а не об Идрисе.
Она качнула головой, будто сняла с себя маску, и сказала:
— Мое право заботиться о самой себе и о том, кого ношу в своем чреве.
Чего добивается жена? И как темно за окном! Тьма поглотила даже великий аль-Мукаттам. Он молчал. Тогда она спросила:
— А ты не помнишь, ты бывал в этой комнатке?
Прервав свое недолгое молчание, он ответил:
— Никогда. Мальчишкой меня манило туда войти, но отец запрещал. Мать и приближаться не позволяла.
— Если бы ты захотел туда войти, то несомненно…
Он рассказал ей все только для того, чтобы она отговорила его, а не толкала на преступление. Ему было необходимо, чтобы кто-то утвердил его в правильности избранного решения. Вместо этого он оказался в положении человека, кричащего во тьме «караул», на зов которого вышел бандит.
— А стол с серебряной шкатулкой тебе известен? — донимала его Умайма.
— О нем знают все, кто был у отца в покоях. Зачем ты спрашиваешь?
Встав со своего места, она подошла к Адхаму вплотную и стала искушать его:
— Клянись, что не хочешь знать, что в бумагах!
— Конечно, не хочу. С чего бы? — занервничал он.
— Неужели твоя воля сильнее желания узнать собственное будущее?
— Имеешь в виду твое будущее?
— Мое и твое, а также Идриса, о котором ты так сокрушаешься, забыв его выходки!
Жена говорила то же, что и его внутренний голос. И это злило Адхама. Он посмотрел в окно, будто надеясь сбежать, и сказал:
— Против воли отца не пойду!
Умайма вопросительно вздернула подведенные брови:
— А почему он прячет документ?
— Это его дело. Что-то ты сегодня задаешь много вопросов.
Она произнесла, будто обращаясь к самой себе:
— Будущее! Узнаем свою судьбу и сделаем благое дело для несчастного Идриса. И это всего лишь заглянув в бумажку. Никто и не узнает. Клянусь, ни друг, ни враг не смогут обвинить нас в том, что у нас были дурные намерения по отношению к отцу.
Адхам залюбовался самой яркой из звезд на небосклоне. Не обращая внимания на ее слова, он сказал:
— Как прекрасно небо! Если б не такая влажность сегодня, я разглядывал бы его сквозь ветви деревьев в саду.
— Не сомневаюсь, он выделил кого-то в завещании.
— Его расположение ко мне до сих пор приносило одни лишь проблемы.
