Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Меня ткнули в бок и вручили фаллос в фольге.
— Это банан, медвежонок.
Много лет спустя, когда мы оба стали пресытившимися и забывчивыми, я напомнил Хьюго о том дне, когда мы впервые встретились под восхитительным шаром профессора Мартина. Мы сидели в придорожной закусочной; я успел дико проголодаться, а Хьюго, чьи очки сползли на кончик носа, все изучал спортивную страничку местной газеты, посмеиваясь над школьными командами. Он отложил газету и нахмурился.
— Шар? Да нет, вряд ли.
— Ну как же, огромный серебристый шар. Ты еще спросил меня, что это такое.
Хьюго обдумал мои слова. Нам обоим было далеко за пятьдесят, Хьюго уже растерял свои прекрасные рыжие волосы и повредил колено, после чего непрестанно мучился от ноющей боли.
— Нет, мы встретились, когда мой отец был твоим учителем.
— Ты стал забывчивым, Хьюго. Ты — старик.
— Как и ты, — парировал он. Разумеется, он был прав, но для меня старость означала, что я выглядел как маленький веснушчатый мальчик. Я выдал глупую ухмылку и снова принялся за молочный коктейль.
— Шар. Вот как мы подружились.
— Нет, я показывал тебе фокусы на лестнице.
— Что-то не припомню карточных фокусов в твоем исполнении.
Он снял очки.
— Я пришел с отцом. Ты, как ребенок, пытался спрятаться за дверью, хотя и напоминал в своей матроске Рузвельта. Ты выглядел нелепо. Я выудил из папоротника пиковую даму и навеки заслужил твое восхищение.
— Да ну.
— Ну да.
Скучающие и встревоженные своими воспоминаниями, мы уставились в окно, надеясь увидеть там хоть что-нибудь знакомое. Спустя некоторое время мы вернулись к газете и урчащим желудкам, не проронив за целый час ни слова. Вот что значит иметь старого друга.
Его папа действительно давал мне уроки. Наверное, отца Хьюго пригласили после той беседы под чудесным шаром. Мистер Демпси приходил каждый будний день, и сейчас наиболее удивительным мне кажется то, что Хьюго прибегал вместе с ним. Мама скорее всего считала, что ребенок из богатой семьи заслуживает разумного опекуна, а папа в конце концов убедил ее, что я никогда не стану обыкновенным мальчиком из богатой семьи и для полноценной жизни мне необходимы опекуны иного рода. Да, образование; да, языки; да, искусство. Но ведь мне также понадобится узнать, каково быть и маленьким мальчиком.
Хьюго все понял с первого взгляда. Он пришел в своем костюмчике и шляпе, на его устах играла вежливая улыбка, однако стоило мне с книгами в руках войти в холл, как Хьюго тут же превратился в рассвирепевшего быка и плечом вперед понесся на меня. Я упал навзничь, усеяв бумажками натертый до блеска пол.
— Человек за бортом! — радостно взвыл Хьюго. — Человек за бортом!
А потом как ни в чем не бывало принялся подбирать разлетевшиеся книги и спрашивать, как у меня дела. Изумленный, я не придумал ничего лучше, чем обрушить на его голову томик поэзии и стегнуть по руке книжным ремнем. Конечно, я был мощнее, сильнее, мог запросто поднять его над головой, перебросить через забор к соседям — в стилизованный восточный садик, куда я порой аккуратно швырял его на подушку из густой травы. Ах, как бы он смеялся и визжал, а потом несся бы обратно с кувшинкой за ухом. Однако я всегда считал Хьюго более сильным. Все то время я старался произвести на него впечатление, быть и умным, и сумасбродным; да, многие годы я бегал гораздо быстрее и все-таки не мог полностью сравняться с ним.
Скажете, мне повезло, что я обрел в нем друга, мальчика, пожелавшего завести знакомство с великаном-людоедом, ведь, кроме него, никто не стал бы со мной водиться. Сумасшедший ребенок. И тем не менее интересно, почему Хьюго так быстро принял меня. Скорее всего у него были свои странности вроде искаженного восприятия действительности или свойственной мальчикам эгоцентричности, столь огромной, что она перекрыла даже мою неуклюжесть и бегающие глаза. Наверное, он сам радовался, что нашел меня.
Но кем же он меня считал?
— Ну, ты был Максом, — повторял он годы спустя. — Я не знаю, просто Максом, так же как мама — это мама и никто другой. Какая теперь разница? Я никогда не воспринимал тебя как вещь. Ну там игрушку или собаку. Я понимал, что ты — личность, только не ребенок и не взрослый. Кто-то еще. Уж не знаю кто, да я об этом и не задумывался. Ты и сейчас просто Макс, идиот ты эдакий, дай-ка мне сигару. Да не эту, а хорошую.
Воспоминания о детстве хранились в моей душе, а не в разуме. Я не могу точно рассказать, что случилось в тот или иной день — например, на чьем дне рождения Хьюго обернул лягушку лентами и выпустил страдалицу на чайную подставку, заставив Мэгги с визгом выронить кувшин с молоком, или сколько мне было лет, когда мама отказалась переодеть платье со слишком глубоким, на папин взгляд, вырезом, и отец, осознав, что словами тут ничего не добьешься, перевернул сахарницу прямо в ее декольте, а мама лишь весело рассмеялась. Или когда мы с папой пошли на причал Мэйг и увидели там нашу бывшую горничную Мэри в ярком макияже, с ирисом в руке; она подбежала к нам, радостно воскликнув, что я очень помолодел.
— А ты выглядишь уже не таким старым. Подожди, милый, твое время еще придет.
Отец потащил меня прочь, даже не поздоровавшись. Я помню взгляд Мэри, когда мы уходили; она бросила ирис на землю — замерзший поцелуй на грязном тротуаре.
Я бы никогда не смог подробно описать свое детство, поскольку все случалось прежде, чем я начал понимать, какое было время. Когда мне обещали в субботу пойти собирать ягоды, я через каждые несколько минут спрашивал: «Уже суббота?» У жизни не было «до» и «после», она еще не была натянутой во времени струной, а потому нельзя просто открыть ящик комода и выудить ее оттуда целой и невредимой.
Все, что я помню из детства, это визиты мистера Демпси; Хьюго, разрисовавший мелом свои ботинки; Мэгги и няня, сплетничающие в холле; несколько черепах в террариуме, которые жили и умирали в каких-то дюймах от моего прижатого к стеклу носа; торговец овощами, каждое утро стучавший в дверь черного входа; песенка точильщика: «Наточим старые ножи! Наточим старые ножи!»; дым, столбом поднимавшийся от стоявших в порту пароходов; резкая вонь и полные боли глаза лошадей, окутанных облаком мух; сырой запах купального костюма, сохнувшего в моей комнате; встреченная на улице старушка, которая была одета в соответствии с модой прошлых веков: на ней красовался кринолин и устрашающий парик; мама и ее любимые ароматы; насвистывание папы, поглаживавшего свои усы; запах ночи, который для меня воплощался в запахе газовых ламп. Однако все это было до Элис.
Хочу написать, что сон мой уже не так хорош, как прежде.
Нижняя кровать, как раз под твоей, Сэмми, могла примириться с детскими кошмарами и ночным чтением книжек про ковбоев, но не с этим стариком. И причудливый ночник в углу — не просто пожиратель электричества, для меня он — яркое напоминание об электрическом камне с его фальшивым сиянием, который папа пытался подложить в мамину шкатулку с драгоценностями. Весь дом, такой современный и продуманный, такой сверкающий крашеными стенами и прекрасный днем, ночью терял свое очарование. В скорлупе его голых стен я чувствовал себя бесконечно одиноким. Впрочем, возможно, мои записи о прошлых воспоминаниях лишь бередят старую рану, как расчесывание пореза. Поэтому мне и не спится.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
