Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
Весной я поехал в один монастырь к знаменитому старцу. Сердитая келейница смиряла нас, паломников, поучая, что мы должны очистить свои сердца от дурных помыслов, прежде чем удостоимся попасть к старцу. В первый день я так и не удостоился побывать у него. Во второй келейница, оценив мое терпение и смирение, провела меня к старцу уже на втором часу приема, давая последние бесценные наставления. Я вошел в келью и увидел усталого седовласого схимника.
Старец был именно таким, каким я его себе представлял: стареньким, благообразным, очень добрым и очень болезненным. Было видно, что прием многих посетителей дается ему нелегко. Старец спросил меня о семье и детях, задал несколько общих вопросов. Затем подарил мне иконку «Умиление» и освященное масло, благословив на рукоположение. Я выходил от старца просветленным и утешенным. Теперь я был уверен в себе, и мою душу переполняла радость. Вскоре меня рукоположили в дьяконы, а уже на Успение епископ возложил на меня руки, призывая Духа Святого даровать мне пресвитерскую благодать.
Первый год я ревностно подходил к своему новому служению и старался делать все как положено. Но постепенно старенький отец Илия перекладывал на меня некоторые административные полномочия. Мне приходилось решать финансовые вопросы, улаживать взаимоотношения прихожан и даже разбирать некоторые внутриприходские распри. Постепенно отец Илия совсем ослаб и уволился за штат, появляясь в храме лишь по субботам и воскресеньям. Он исповедовал своих духовных чад, в том числе и меня, помогая мне входить в приходские и епархиальные дела и разрешать трудные взаимоотношения со старостой и казначеем. Теперь я стал и настоятелем нашего храма. На меня обрушилась рутина повседневных проблем, достаточно серьезных и требующих скорейшего разрешения и, в то же время, незначительных с точки зрения духовной жизни. Сказать, что мне стало труднее, значит не сказать ничего.
Наш храм имел нескольких богатых спонсоров, помогающих в строительстве воскресной школы и жертвующих немалые деньги на многие храмовые нужды. Большая часть этих денег проходила через мои руки, причем спонсоры намекали, что я могу брать денежку и на свои собственные нужды. Я начал пользоваться этим и не замечал, где начинается черта между дозволенным и недозволенным.
Вторым большим искушением для меня как настоятеля стало увеличение числа просящих. Причем просили меня не только об исповеди, молитвах и требах. Меня стали просить о материальной помощи и о приеме на работу. В день ко мне подходили по несколько человек, рассказывали мне душещипательные истории о том, как у них украли документы, и они не могут уехать домой. Если бы я выслушивал их просто на исповеди, для меня не составляло бы большого труда оказать им необходимую моральную и духовную поддержку. Но когда речь заходила о деньгах, меня это начинало сильно напрягать. Я нервничал и терял душевный мир. Причем, независимо от того, помогал ли я просителям или нет.
Часто люди просились принять их на работу «во славу Божию», это означало, что они будут трудиться бесплатно. Но и они постоянно просили денег на всякие нужды. Это было чудовищным испытанием для души и я стремился подавить в себе любую неприязнь к этим людям, непрестанно выпрашивающим у меня деньги.
Это было сложно. Один раз я исповедовал эту свою неприязнь отцу Илие. Старенький духовник внимательно меня выслушал, с любовью накрыл голову епитрахилью и тихо, почти шёпотом, произнес всего одну фразу:
— Отец Димитрий, лучше ошибиться, чем кого-то подозревать.
Да, это правда — лучше, конечно, ошибиться, чем подозревать! Лучше отдать все свое имение и раздать нищим, а потом следовать Христу! Но как евангельский богатый юноша скорбел о том, что он не может расстаться со своим имением, так и я не мог стать совершенным и был оттого грустным. Читая про святого праведного Иоанна Кронштадтского, я проникался духом его святости, восхищаясь его нестяжательноством. Я же — бесплодная ветвь — грешник, не имел даже малой толики его бескорыстия.
Разрываясь между евангельским идеалом и простым житейским прагматизмом, предписывающим осторожность и подозрительность к самым разным людям, которые прибивались к церкви Божьей, я, в конце концов, выбрал сторону житейского прагматизма. Теперь я обычно отсылал просящих к церковному старосте, для которого этот вопрос, мучивший меня довольно долгое время, был давно разрешен.
Как с ними разговаривал церковный староста, давал он им что-нибудь или не давал, меня, честно говоря, не интересовало. Гораздо важней было приобретение относительного душевного мира; я как бы устранился от заботы о бедных, переложив их на плечи другого человека…
Но мой душевный мир был вскоре нарушен осознанием того, что я становлюсь все более черствым. После того как я отказался принимать участие в материальной помощи людям, мне стало тяжело оказывать им и духовную помощь. Это, конечно, не касалось моих любимых духовных чад, хороших людей и спонсоров. Это касалось того потрепанного нуждой полукриминального сброда, что околачивался возле церковных оград в поисках халявной миски супа, шмотья и милостыни, играя на чувствах верующих.
Когда подобный тип приходил ко мне на исповедь, я уже знал, что это всего лишь хитрый трюк для выманивания денег и заранее закрывал перед просителем свое сердце. Слова отца Илии: «Лучше ошибиться, чем подозревать», — поблекли в моей памяти, потому что я перестал верить в них. Потому что мне не удалось взять эту духовную высоту.
Я спустился на землю. Нежелание окормлять разных замученных жизнью бедолаг укрепилось в моем сердце довольно сильно. Постепенно я стал сторониться «их» и быстро читал над грязными нестриженными головами разрешительные молитвы. Отец Илия все сильнее болел и уже не приходил в храм. Я иногда навещал его, и эти визиты были для меня большой духовной поддержкой. Старенький батюшка оставался для меня примером истинной любви и самопожертвования.
Я всегда думал: что бы сделал отец Илия на моем месте? Как бы он поступил, разобрался со всеми этими обозленными на весь мир просителями? Я всегда боялся прямо спросить его об этом, только вспоминал, каким он был в бытность настоятелем. Я не помню, давал он кому-либо денег или нет, однако в моих воспоминаниях навсегда останутся светлые образы утешенных им людей, лица которых буквально светились после исповеди.
Меня отец Илия привлек, в первую очередь, тем, что он был нелицеприятен: каждому приходящему к нему человеку он уделял ровно столько времени, сколько нужно было для спасения его души, и не делал различия между богатыми и бедными, умными и глупыми, хорошо одетыми или носящими обноски. Как солнце, светил он на праведных и нечестивых, и все мы — прихожане нашего храма — грелись в лучах его любви.
К его аналою всегда выстраивалась целая очередь. Его любили как прихожане, так и наши храмовые рабочие. А меня многие в храме, честно говоря, недолюбливали. Я изредка замечал укоряющие насмешливые взгляды и чувствовал ропот рабочих за спиной. Моя нечистая совесть только удваивала весь этот негатив. И вместо того, чтобы освобождаться от зла, я все больше в нем погрязал.
Я уже смирился с тем, что я не такой, как отец Илия. Моя ревность по Бозе заметно ослабела. Теперь я, в глубине души, не доверял даже житиям некоторых святых чудотворцев, в частности, того же, горячо любимого ранее, святого праведного Иоанна Кронштадтского. Мне казалось, что жизнеописатели, повинуясь чувству обожания и восторга перед любимым подвижником, не замечали, как выдавали желаемое за действительное. А наша смиренная паства, выпестованная столетиями в духе почитания отцов Церкви и старцев, готова верить в любое чудо, вплоть до воскрешения чудотворцами мертвых.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
