Нашел над чем потешаться! Я обеими руками колочу его по груди, снова и снова, а он хохочет. «Доволен, да? — кричу я и, приподнявшись на колени, тычу в себя пальцем: — Зачем, по-твоему, вот это? А это? — указываю на его штуку, лениво развалившуюся на мокром животе. — Он был нужен мне! Здесь, внутри».
Конец начинает расти на глазах, однако парень снова берет истекающий соком любви цветок, надевает его на палец и этим пальцем, нежно, почти щекоча, ублажает меня до изнеможения. Когда я без сил падаю на его тело, все еще сердитая внутри, где так и не получила ничего большого, друг шепчет мне на ухо: «Перлита, Перлита, видишь старух на том краю поля? Они пришли за крокусами. Мы много раз были вместе, Перлита, мы с тобой, но ведь и ты однажды одряхлеешь, наденешь черное платье, и настанет пора сбора шафрана; что ты вспомнишь тогда? Только этот день».
Конечно, он ошибся. Мое имя Перлита де Зубия. И мне не быть старухой в черном платье. Я одеваюсь в Мадриде, Париже и Милане. Мои наряды не годятся для того, чтобы собирать урожай шафрана или пшеницы на предгорьях далекого запада; в них не станешь мотыжить, полоть, готовить домашний сыр или резать птицу.
Хотя нет, он был совершенно прав, тот юный парень, что надумал сделаться велогонщиком, покинул деревню и поманил меня за собой — о нет, не Акил Саенц, а простой селянин, который тоже кое-чего достиг за счет огромного самообладания и тактических умений. Я по сей день прекрасно помню его.
Понимаете, к чему все это? Мне кажется, близость неразлучна со смехом. Только очень, очень глубоким. Бывает такой, идущий прямо из живота. Но секс — это хохот, зарождающийся еще ниже. Ведь как мы смеемся? Говорим: «Ха-ха-ха» — и все? Ну нет. Если это по-настоящему, то мы задерживаем дыхание, и каждый вздох приходится проталкивать вовнутрь, в глубину, туда, пониже живота, и потом выпускать наружу, и снова задерживать, и снова выпускать. Похоже на оргазм, да?
А вот близость с Акилом никогда не значит хохот. Нет, я не жалуюсь, все у нас чудесно. Великолепно. Потрясающе. Напрягая каждую жилку, мы поднимаемся на крутые вершины, а затем наступает триумф — сумасшедший, головокружительный спуск. Но в нашей любви нет места крокусам, ей незнакомы ласковые шутки. Иногда я думаю, каким будет мое последнее воспоминание страсти, когда я стану совсем, совсем седой и неприступные вершины растают во мгле за горизонтом, а лето, как и прежде, рассыплет под ногами желтые цветы?
Надеюсь, читатель простит меня за нескромно разделенное признание. Поверьте, я не желал никого очернить.
Пятый этап
Габриела
— А почему бы вам не спросить антрополога? — говорит козопас.
Я стою посреди древней дороги, уводящей на склоны Сьерра-Морены. Громадные булыжники наполовину погребены под бурой кварцевой пылью. Мой «лендровер дефендер» припаркован у широкого колодца, окруженного низкой каменной стеной. Головастики с маленькими ножками поднимаются на поверхность подышать. Какие крупные, почти с куриное яйцо. Грязновато-зеленые рты впиваются в гладь воды. Наши глаза встречаются.
Странно, лягушке здесь нипочем не выжить. Может быть, это особенный вид и вся их жизнь проходит в колодце? Разве что подземные каналы ведут куда-то еще, вдаль?
На обратном пути мое внимание привлекла каменная стена. Машина бесшумно встала. Белый ветер заглушил шипящее радио, зато принес тихий звон козьих колокольчиков из оливковой рощи. Вскоре навстречу мне вышел пастух с овчаркой. Расспросив его о здоровье, о стаде, я как бы ненароком завела разговор о братьях Сото, и тут он выдал свое предположение.
Что-то новенькое.
— Какого антрополога?
— Того, что прилетал на геликоптере.
— Геликоптере?
— Летательном аппарате вроде аэроплана, только с пропеллером вместо крыльев. Иными словами, крыло расположено на крыше кабины, похоже на тележное колесо и постоянно крутится. На хвосте размещен другой пропеллер, повернутый вертикально. Он позволяет регулировать вращательное движение первого. Вертолету не требуется длинной посадочной полосы, вследствие чего…
— Нет-нет, я знаю, что такое вертолет. Расскажите лучше про антрополога.
— Так он представился. По профессии. Мне и этого хватило. Козы его совсем не интересовали. Полагаю, главным образом его заботили старинные предания.
— Он прилетел один?
— О да.
— Испанец?
— Явно не местный, хотя… с другой стороны, — старик обвел взглядом безлюдные величественные скалы, — с местными у нас тут негусто. Но я понимал каждое слово.
— Он хотел услышать старинные предания?
— Именно.
— И вы рассказали о братьях Сото?
— Среди многого прочего.
— Но эту историю тоже. Можно и мне послушать?
Мы пошли по красному песку в оливковую рощу. В кронах могучих серых деревьев играли солнечные блики, время от времени рядом позвякивали колокольчики, горячий ветер отдавал козьим духом, негромко жужжали мухи над спящей собакой, и старик поведал мне о братьях-висельниках из Вента-Кемады.
Забираясь обратно в «лендровер», я спросила, не припомнит ли мой собеседник регистрационный номер вертолета.
— Все таблички были замазаны. Я еще подумал: как необычно для антрополога.
— А что, они к вам часто наведываются?
Губы пастуха тронула кроткая улыбка.
— Я хотел сказать, подобная предосторожность ближе преступнику или шпиону. Так или иначе, на глаза мне попалась грозная надпись, предупреждавшая от неосмотрительного обращения с техническими внутренностями геликоптера. И это не были слова, присущие речи златоустого Лопе де Вега или же пламенного Шекспира.
— Точно?
— Мне ли не узнать язык, на котором говорил несравненный Боккаччо?
М-да. Вот вам и козопас.
Итак, Сарпедон мертв. Его безмозглые останки искромсаны вдоль и поперек. Никаких следов наркотика или других отклонений.
В настоящий момент у меня три рабочие гипотезы.
Первая: убийство совершили обитатели деревни. После чего с легкостью профессиональных патологоанатомов вычистили голову покойника. Возможно, ее содержимое потребовалось для какого-нибудь дурацкого ритуала. Во всяком случае, операция выполнена безукоризненно. Даже при помощи высоких технологий не удалось обнаружить ни намека…
Вторая: три брата-разбойника, казненные много лет назад, сошли с горы, чтобы потребовать головы прекрасных девственниц, но были с позором изгнаны; горя местью, явились обратно под покровом ночи, перерезали Сарпедону горло, рассекли тело на части, а мозги забрали с собой. Наверно, была причина. Если бандиты и не скончались по-настоящему, то…
