Суббота была большим бисквитным днем: «Мажестик бейкинг К°, Лимитед», утром, днем и вечером. Твой бизнес — бисквиты. Новейший, «Лучший британский» — среди прочих. Четыреста восемьдесят штук в минуту. Тем вечером, достаточно рано, ты вернулся домой, чтобы переодеться и не выпить до приема. Последнее было твоей собственной идеей.
Как обычно, ты пережил послеобеденное время на третьем этаже, в своем кабинете, выходящем на бисквитный чан, что с западной стороны. Ты оставил окно открытым; небо — безоблачная дымка, неомраченная даже присутствием солнца: чистейшая прозрачность. Воздух был таким тяжелым и неподвижным, что тебе казалось, будто сажень за саженью ты погружаешься в невидимый океан. Вокруг виднелись обломки — машины, грузовики, другие огромные бисквитные чаны, — которые закончили свой вертикальный дрейф в далеком прошлом и устроились на грязном морском дне. Выше стояли воды, чистые и спокойные.
Но у тебя в кабинете, в этой грязевой ловушке на третьем этаже, руки твои оставляли потные пятна на всем, чего бы они ни касались. К трем часам тебе стало необходимо провести несколько минут подальше от бисквитов; нужно было поднять взгляд от стола и пристально посмотреть на океан, омыться в его невидимых, безукоризненно чистых водах. Также тебе были нужны бренди и «Незаконченная» Шуберта.
И вот: в директорском кресле, ноги на подоконнике, бренди под рукой — и ты подключился. На скорости 480 бисквитов в минуту. Шуберт завис примерно на 9500-м бисквите.
Не важно, каким бы чистым и свежим ни казался день, грязь достаточно скоро начинает просачиваться. После нескольких бренди и Шуберта, нескольких бренди и Баха. По одному взгляду на слякотное небо и на слякотные улицы ты мог сказать, что время движется к позднему полудню. Очень скоро ты оказываешься в поезде, который с трудом пробивает себе дорогу по рельсам, поезде, которому приходится отбиваться от каждой станции. Через шесть остановок ты встаешь с места, поворачиваешь в сторону платформы и бредешь домой.
Слякотные улицы, слякотное небо… внутри тебя поднимается грязь. Ты пьешь, чтобы сдержать ее, чтобы не захлебнуться. Ты пьешь, чтобы еще раз сделать вдох, — и так ты ведешь борьбу всю вторую половину дня. Недавно тебе было трудно вести борьбу и утром. Иногда ты встаешь, уже захлебываясь в грязи. Но не всегда, нет, пока еще не всегда.
Через несколько минут будет заря прекрасного летнего дня. Воскресенье. Ясные, чистые цвета с чувством пространства. Очень слабый свет проникал сквозь проем в занавесках. Ты мог видеть рядом с собой Мэри, обведенную тенями и складками одеяла. Хороший сон, такой естественный.
Ты немедленно принял душ после возвращения домой из грязевой ловушки, потом переоделся в обычный костюм и туфли. Мэри была в спальне, готовилась д бисквитному суаре. Она выбрала серьги цвета морской зелени, придававшей ее глазам такой оттенок, который ты давно не видел. Сидела у туалетного столика, голова слегка склонена в ту сторону, с которой застегивала серьгу.
Одинокие тяжелые капли начали падать, когда ты еще шагал по улице, а теперь полил настоящий ливень, за которым доносились раскаты грома. После душного дня начался ветер, и каждые несколько мгновений потоки дождя ударяли по стеклу. Мэри не слышала, как ты вошел в комнату. Несколько секунд ты изучал ее лицо, отраженное в одном из боковых зеркал — туалетный столик представлял собой разновидность триптиха. Она напевала про себя, устанавливая серьгу на место.
Осознавал ли ты, насколько тебе неприятно видеть, как она наносит последние детали макияжа? Это длилось всего несколько минут, однако ты успел почувствовать, как грязь поднимается со дна океана и начинает размешиваться внутри тебя.
Мэри придвинулась поближе к зеркалу, чтобы нанести тени на веки, затем тщательно растерла косметику кончиком пальца, пока не осталась удовлетворена эффектом. Улыбнулась сама себе, взяла помаду и очень аккуратно нанесла на губы бледно-красный оттенок.
Ты смотрел, стоя в проеме двери; от этой интимности, в которой она состояла со своей внешностью, ты почувствовал отчуждение, даже, возможно, ревность. Что бы там ни было, ты не мог больше оставаться свидетелем происходящего — либо тебе следует ретироваться, либо подойти к ней и, с наибольшей вероятностью, сказать комплимент или поцеловать в голое плечо. Грязь все поднималась внутри тебя, заполняя грудь до тех пор, пока не стало трудно дышать, и все же ты не мог двинуться.
Расческой Мэри придавала последние мягкие штрихи своей прическе, почти ласкала себя, как тебе показалось, потом вдруг со смехом откинулась на спинку стула.
Я не заметила тебя! — пояснила она и улыбнулась тебе в зеркале.
Но пока она говорила, ты заметил, что ее лицо напряглось в усилии, необходимом для этой улыбки. Ты подошел и встал позади; твои глаза встретились в зеркале с ее глазами.
— Отлично выглядишь, — сделал ты ей комплимент, потом наклонился, чтобы поцеловать голое плечо.
— Спасибо, — ответила она.
Ты отвернулся и пошел к окну. Глядя в него, не верилось, что сейчас семь часов, казалось, темнота уже спустилась. Дождь шел все сильнее.
— Надеюсь, они организуют все в помещении? — спросила она.
— Придется — кто любит мокрые бисквиты? Боковой свет, при котором Мэри готовилась, отражался в оконном стекле, и ты видел в окне не улицу, а детальное изображение спальни за своей спиной. Мэри больше ничего не делала, просто смотрела в твоем направлении. Ты думал, тебе удалось показать себя в лучшем виде, но выражение ее лица — теперь, когда ты стоял к ней спиной — было полно жалости. Ты выдержал небольшую паузу, потом отвернулся от отражения, чтобы увидеть ее лицо.
Жалость, подумал ты. Чем больше бутылок ты будешь бросать в стену, тем больше она будет подавлять тебя жалостью. Возможно, если бы ты все же разбил бутылку о ее голову, ее взгляд, наверное, говорил бы: «Мне жаль тебя, мне жаль тебя». Жалость. Слою произносится созвучно акту сплевывания.
— У тебя галстук не совсем ровно повязан, — заметила Мэри.
Ты стоял прямо перед ней. Ели бы она потянулась вперед, чтобы поправить его, ты бы оттолкнул ее руку.
— Разве? — отозвался ты и повернулся, чтобы проверить в зеркале. Узел был слегка приподнят с одной стороны.
Ты произвел несколько движений, расслабляя его, затем бессильно наблюдал, как неожиданно всю злость пришлось потратить на позиционирование галстука по центру.
— Так намного лучше, — сказала Мэри и поцеловала тебя.
— Выпьем по-быстрому перед выходом? — предложил ты.
— Это было бы мило. Хотя времени у нас осталось только на один глоток, — ответила она с улыбкой, означавшей, конечно же, всего один.
Потом ты отошел, чтобы наполнить бокалы — специальное угощение перед долгим вечером с бисквитами.
* * *
Почти четыре тридцать. Вечеринка давно закончилась — утро «после вчерашнего» только начиналось. В спальне становилось светлее: стены, шкаф, туалетный столик, стулья, все теперь стало видно. Мэри еще спала. Осторожно, чтобы не потревожить ее, ты встал, оделся и отправился вниз, в кухню. Ты остановился на секунду-другую, словно не понимая, зачем сюда пришел, потом, улыбаясь сам себе, открыл заднюю дверь и вышел.
