— Нет. Он вообще ничего не говорит, почти ничего, но я знаю, что бы он сказал, если бы заговорил. — Она вспоминает и смеется сквозь слезы, — Потом он уже больше не хотел играть в теннис с A.M.С. Он боялся…
— Чего?
— Не знаю… — она словно делает для себя открытие, — а ведь правда… никогда не знаешь, чего он боится, мой младший брат. И никогда не угадаешь, чего он может испугаться.
— А что тебе так нравится в этой женщине?
Она задумывается. Она никогда не задавала себе такой вопрос. Наконец говорит:
— Наверно, ее романы.
Теперь они проезжают по иной местности. Поселки попадаются чаще, дорога лучше. Автомобиль едет медленнее.
— Мы подъезжаем к Шолону, — говорит он. — Тебе какой город больше нравится: Сайгон или Шолон?
— Я не знаю по-настоящему ни тот, ни другой… — улыбается она, — а ты, ты любишь Шолон?
— Да, я люблю Шолон. Люблю Китай. Шолон — это тот же Китай. А вот Нью-Йорк и Сан Франциско — это не для меня.
Они замолкают. Китаец снова что-то говорит своему шоферу. Потом сообщает девочке, что его шофер знает, где расположен пансион «Льотей».
Они смотрят в окно на приближающийся город.
Очень скоро они расстанутся. Она помнит, как трудно, невыносимо им было в те минуты разговаривать. Они не могли найти подходящих слов, столь сильно было желание. Они больше не смотрели друг на друга. Старательно избегали касаться друг друга руками или даже встречаться глазами. Это он принудил и себя, и ее к молчанию. Она подумала, что само по себе это молчание, недосказанные слова, то, как он разговаривал с ней, его рассеянность, чисто детское притворство, слезы — все это, пожалуй, уже говорило о любви.
Они едут еще довольно долго. Не разговаривая. Девочка знает, что он больше ничего не скажет. И то же знает он про нее.
Их судьба уже совсем рядом, она настигает их.
На них надвигается слепая любовь.
Неотвратимая.
Незабываемая.
Черный автомобиль останавливается перед пансионом Льотей. Шофер берет чемодан девочки и несет его к воротам пансиона.
Китаец не смотрит на нее.
Она не оборачивается. Они друга друга больше не знают.
* * *
Двор пансиона «Льотей».
Свет уже не такой яркий. Вечер. Верхушки деревьев окутаны полумраком. Двор слабо освещен гирляндой лампочек под зелеными и белыми жестяными абажурами. За пансионерками приглядывают воспитательницы.
Во дворе — девочки, их около пятидесяти. Одни сидят на скамейках в саду, другие — на ступеньках винтовой лестницы, другие вертятся у строений, разбились на пары, хохочут, болтают Бог весть о чем.
На одной из скамеек, растянувшись во всю ее длину, лежит та, что названа здесь и в других книгах своим настоящим именем, божественным именем, та, что отличается удивительной красотой и кого девочка предпочла бы видеть менее красивой, — Элен Лагонель из Далата. Это еще одна любовь девочки, незабываемая любовь.
Девочка смотрит на нее, а потом медленно начинает гладить ее по лицу.
Элен Лагонель просыпается. Они улыбаются друг другу.
Элен Лагонель говорит, что сейчас расскажет ей ужасную историю, которая случилась в их пансионе.
— Я так ждала тебя, мне не терпелось рассказать, а потом я уснула. Ты приехала раньше обычного.
— На пароме я встретила одного типа, он предложил подвести меня на своем автомобиле.
— Белого?
— Нет, китайца.
— Китайцы иногда бывают очень красивы.
— Особенно те, что с Севера. Как раз тот самый случай.
Они смотрят друг на друга. Девочка смотрит особенно пристально.
— Ты не ездила в Далат?
— Нет. Родители не приехали за мной. Даже не объяснили почему. Но я не скучала.
Девочка все так же пристально смотрит, она вдруг встревожилась: под глазами у Элен черные круги и лицо бледное.
— Тебе нездоровится? — спрашивает девочка.
— Я не больна, но все время чувствую себя уставшей. В медпункте мне дали укрепляющее.
— А что сказали?
— Что все это ерунда. Возможно, усталость или просто до сих пор не могу привыкнуть к этому климату после Далата…
Девочка пытается подавить в себе чувство тревоги, но у нее это не получается и не получится никогда. До того самого момента, когда они расстанутся, она не сможет отделается от этой тревоги.[1]
Ты хотела мне что-то рассказать.
Элен Лагонель сейчас же выкладывает все, что случилось в пансионе «Льотей».
— Представляешь, воспитательницы накрыли одну из наших, она занимается проституцией каждый вечер, за домом, где наша спальня. Никто ни о чем не подозревал. Ты ее знаешь, это Алис… метиска…
Молчание.
— Алис… И с кем же она развлекается?
— Да с кем придется… с прохожими… а если останавливаются машины, шоферам она тоже не отказывает. Они идут в канаву, что за нашей спальней… всегда в одно и тоже место.
Молчание.
— И ты, конечно, видела все собственными глазами…
— Нет, — врет Элен Лагонель, — мне сказали, что ходить туда не имеет никакого смысла, все равно ничего не видно.
Девочка спрашивает, что говорит сама Алис обо всем этом.
— Она говорит, что это ей нравится… и даже очень…, она не знает этих мужчин, и не видит их, почти не видит… и именно это и доводит ее до… как это называется…
После некоторого колебания девочка подсказывает нужное слово:
— До оргазма.
Элен подтверждает, что именно это она и имела в виду.
Они переглядываются и смеются: радуются встрече.
— Мама запрещает мне произносить это слово, — говорит Элен, — хотя я прекрасно понимаю, что оно значит. Она считает, что это слово неприличное. А твой младший брат говорит его?
— Нет, конечно. Он вообще ничего не говорит, мой младший брат. И ничего не знает. Впрочем, нет, он знает, что такое бывает. Когда с тобой это случится впервые… вот увидишь, ты испугаешься, тебе покажется, что ты умираешь. Но мой младший брат, он, наверно, думает, что это слово куда-нибудь запрятано. Что не могут слова обозначать вещи, которых не видно.
