Осколки семейного благосостояния, нашедшие пристанище в Ламбете.
Его удивленный взгляд переместился на стены и висевшие на них акварели.
– Да, настоящий Констебль, – сухо сказала мисс Прескотт. – Вы не откажетесь от чашки чая?
Одна из неизбежных проблем преклонного возраста…
– Вы не будете возражать, если я сперва приведу себя в порядок?
– Ну конечно! Первая дверь направо. Подождите, я найду вам полотенце.
Туалет – размером с собачью конуру. Ванная напротив – чуть побольше, но все равно водопровод и канализация выделяли эту квартиру из большинства соседних. С учетом ситуации с жильем в Лондоне в военное время она жила очень даже неплохо. Простой, практичный костюм позволял предположить, что она работает в каком-то административном учреждении, а не на заводе боеприпасов, как тысячи британских женщин. Вот идиот! Какие заводы боеприпасов в центре Лондона? Вытирая руки, Джонс решил, что Алиса Прескотт работает секретарем и ходит отсюда на Уайтхолл пешком.
Он вернулся в гостиную. Она улыбнулась ему.
– Один кусок сахара или два? – Должно быть, так римские матроны взывали к своим домашним богам.
Алиса не обладала классической красотой – ее нос и зубы слишком выступали. Унаследуй она черные как смоль волосы и фантастические голубые глаза своего кузена, она производила бы потрясающее впечатление. Впрочем, даже так мисс Прескотт была симпатичной молодой женщиной.
Джонс с благодарностью принял чай, отпил глоток и почувствовал на себе пристальный взгляд.
Она не стала тратить зря слов.
– Где он, мистер Джонс?
– Я не совсем уверен в этом, я сам не видел его, но… вы помните Джулиана Смедли?
– Да.
– Он утверждает, что Экзетер лежит в Стаффлз, временном военном госпитале в Кенте.
– Под каким именем?
– Под псевдонимом, разумеется. «Джон Третий». Он притворяется, будто страдает амнезией, но Смедли уверен, что это ваш кузен.
Алиса прикусила губу. Но все, что она сказала вслух, было:
– Продолжайте.
Пока чай восхитительно горячей амброзией растекался по его жилам, Джонс повторил рассказ. Ноги в ботинках горели, колени ныли. Ему не хотелось думать о предстоящей поездке домой, но снять номер в лондонской гостинице было теперь нереально.
Она пробормотала какое-то извинение и подала ему блюдце с печеньем. Интересно, когда он входил, блюдца не было. Он ограничился одним бисквитом. Разговаривая, он исподволь оглядел комнату в поисках других изменений. Разожжен камин… передвинут столик… Ага! С полки исчезла фотография. Любопытно!
Когда он закончил рассказ, она заговорила не сразу, что немного удивило его.
– А как дела у вас в Фэллоу? – спросила она.
– Почти как всегда. Полагаю, мы меньше других испытываем нужду.
Она недоверчиво приподняла бровь.
– Ну, и каково вам воспитывать следующую порцию пушечного мяса?
– Не очень приятно.
– А каким светлым и героическим все это представлялось поначалу! – горько улыбнулась она. – Когда я видела Эдварда в последний раз, его больше беспокоило то, что его не возьмут в армию из-за сломанной ноги, чем обвинение в убийстве. Еще чаю? Но теперь-то мы знаем гораздо больше, не так ли?
Огорченный такими пораженческими замечаниями, Джонс согласился еще на чашку.
– Насколько я поняла, Эдвард обнаружился во Фландрии, – сказала она, налив чай. – Должно быть, он записался добровольцем сразу же, как только зажила нога. Это несомненно. Но для того, чтобы записаться, ему необходимы были документы. И потом, то, что его нашли без одежды…
Она снова обратила на гостя свой строгий взгляд. Сама королева Мария не устыдилась бы такого взгляда.
– Я не посещаю спиритические сеансы, мистер Джонс. Я не гадаю на спитом чае, я не обращаюсь к цыганкам на ярмарках. И все же я убеждена: в чем бы ни оказался замешан мой кузен три года назад – это носит мистический характер.
Джонс вздохнул:
– Если честно, я все время старался уйти от такого вывода, но думаю, вы правы. Слишком много запертых дверей, слишком много необъяснимого. Рациональное объяснение… его нет!
– Эдварду казалось, что он влюблен в меня.
Интересно, чем отличается кажущаяся влюбленность от настоящей?
– Он не делал из этого особого секрета.
– Я говорю это только потому, что я действительно верила в то, что он погиб. Он ни за что бы не бежал добровольно, не оставив мне по меньшей мере записки. А теперь вы говорите, что он вернулся при таких же загадочных обстоятельствах. Не следует ли из этого, что его увезли из больницы против воли, а теперь он вырвался?
– С раскаленной сковороды?
Она улыбнулась и отвернулась, глядя на горящий газ.
– Мне надо увидеть его.
– Я сказал Смедли, что навещу его еще в пятницу.
– Нет, у нас в пятницу присутственный день. – В глазах ее загорелась озорная искорка. – Главное преимущество того, что ты женщина, мистер Джонс, в том, что шеф-мужчина слишком стесняется вникать в подробности, если ты просишь отгул.
– Да. – Он осторожно кашлянул, смутившись сам.
– Так что оставайтесь-ка вы сегодня у меня.
– О, вряд ли это…
– Мои друзья говорят, что этот диван вполне удобный. Не думаю, чтобы мои соседи заметили что-нибудь, и, будем надеяться, цеппелины тоже не заметят. Хотя нет, цеппелинов сейчас почти уже нет – они перешли на эти большие бомбовозы. У меня есть треска, и картошкой снова торгуют, слава Богу. Если вы удовольствуетесь половиной трески, двумя картошинами и диваном, вы будете более чем желанным гостем.
– Вы восхитительно добры!
– Я очень благодарна вам, мистер Джонс, за ваш визит, – мрачно произнесла Алиса. – Расскажите, каким образом вам удалось выследить меня? Кстати, как вы обыкновенно организуете побеги из тюрьмы?
5
Среда принесла Смедли несчастье. И не одно, а целых три.
Что бы ни творилось на войне, это не особенно сказалось на работе Королевской почты, которая исправно доставляла корреспонденцию. Первые две беды пришли с утренней почтой. Мисс Алиса Прескотт по адресу в Челси «не значилась». Проживает ли Джонатан Олдкастл, эсквайр, в Дубах, Друидз-Клоуз, Кент, почтовая служба не сообщила, поскольку вообще не знала такого адреса.
Одной рукой, помогая себе ногой, Смедли изорвал оба письма на мелкие клочки, а потом расплакался.
Третье несчастье оказалась еще страшнее. Ему было приказано собирать вещи.
Он просил. Он умолял. Он рычал. Чертовы слезы как назло не шли – как раз тогда, когда были бы кстати. Одна мысль о Чичестере приводила в отчаяние. Это все равно что похоронить себя заживо. После смерти матери дом превратился в гробницу. Слуг сейчас днем с огнем не сыщешь – значит, он останется наедине с отцом. Хуже того, в следующую субботу ему исполнится двадцать один год, так что все его тетки, дядья и кузены соберутся поздравить вернувшегося с войны героя. Он будет дергаться и реветь в три ручья, и они все с ума сойдут, глядя на это.
