Честно говоря, я искренне желаю, чтобы дядя помер и оставил Ясукадзу хорошее наследство. Может быть, тогда он перестанет изображать из себя заботливого любящего брата…
Голова трещит. От противного кислого привкуса во рту не спасает даже мятная жевательная резинка. Больше всего хочется оказаться сейчас в своей постели и чтобы под рукой был аспирин или бутылка холодного пива. Но вместо этого я слушаю бормотание мужчины в строгом деловом костюме, который сидит напротив меня, зажав ладони между колен. Он новенький в группе и суть его признаний сводится к тому, что он устал пахать на благо своей семьи. Жадная жена и неблагодарные дети — с одной стороны и желание хоть день пожить для себя — с другой. Такая вот у него проблема.
«Посади их в машину, у которой болты на колесе закручены на пол-оборота» — хочу сказать я ему. Хочу посоветовать что-нибудь надежное и радикальное. Что-нибудь такое, что навсегда избавит его от необходимости горбатиться с утра до ночи в обставленном ореховой мебелью офисе. Что-нибудь по-настоящему конструктивное, способное полностью изменить его жизнь. «Посади их в машину, которую ты не проверял черт знает сколько времени, потому что была куча куда более важных дел — сверхурочная работа, приобретение нового холодильника, посещение парикмахера или вечеринка по случаю повышения зарплаты, — посади их в такую машину и отправь покататься за город. А сам иди пить пиво и жди телефонного звонка из полиции»…
Юрико поглядывает на меня, ожидая комментария. Ей хочется, чтобы я выступил со своей историей. Стал оппонентом этого забитого жизнью парня. Она обожает, когда у кого-нибудь в группе срывает крышу. Сама она говорит, что в такие моменты человек показывает свое настоящее лицо. Зачем ей нужно его видеть, Юрико объяснить так и не смогла.
Мужчина в костюме все не унимается. Он пока еще не понял главного правила игры — твои сложности никого не интересуют, всех интересует только возможность выговориться. Он верит, что ему здесь помогут, бубнит и бубнит о том, как хреново ему приходится. И я уже на самом деле собираюсь сказать что-нибудь такое, что заставит его заткнуться, но меня опережает психолог:
— Извините, Мицуо-сан, но для первого раза, я думаю, вы рассказали достаточно. Теперь мы послушаем Юрико.
И она брякает:
— Акихико повесился. Вчера днем.
Все сидят, как пришпиленные. Жуки на булавках в коллекции энтомолога. Больше всех напоминает жука руководитель группы. Еще бы! Акихико был его клиентом, а когда твой клиент вешается — это недочет в работе. Производственный брак.
В общем, остаток вечера получается скомканным. Не то чтобы все так сильно расстроились из-за Акихико. Просто рассказывать о том, что у тебя заболела любимая кошка, на фоне подобной новости как-то неловко.
Все расходятся, а психолог сидит в своем кожаном кресле с лицом человека, у которого обострился геморрой. Сделав над собой усилие, он возвращается в реальность и просит Юрико задержаться — ему нужны детали. Я остаюсь тоже. Мне интересно, что там наговорит ему Юрико.
Мы пьем чай в кабинете психолога, смежном с комнатой, в которой проходят наши сборища. За окном уже темно, и на дорогом письменном столе из палисандра горит настольная лампа, освещая небольшой пятачок вокруг стола. Мы сидим в этом залитом желтым светом круге и пьем чай. Если бы не тема разговора, вечер можно назвать очень милым.
— Ничего не понимаю, — растерянно говорит психолог, поправляя очки в изящной стальной оправе. — В этом плане за Акихико я был спокоен. Собственно, то состояние, в котором он пребывал, и депрессией-то назвать сложно… Скорее, личностный кризис, характерный для его возраста. Подавляющее большинство справляется с этим без особого труда. Само собой все решается, если хотите… Ничего не понимаю.
Мы с Юрико знаем, что он не должен нам всего этого говорить. Он и сам это знает. Мы клиенты и не должны быть в курсе его проблем. Вопрос профессиональной этики. Но у каждого даже самого профессионального профессионала бывают минуты, когда хочется послать все правила к чертям.
Собственно, он давно к этому шел. А два последних месяца я удивлялся каждый раз, когда видел его на рабочем месте. Мне казалось, что он вот-вот сядет в наш тесный круг и начнет изливать душу. У него тоже кризис.
Психолог маленькими глотками пьет чай, уставившись пустыми глазами на пластмассовый стаканчик с карандашами. Этот дешевый стаканчик кажется неуместным на старом палисандровом столе. Здесь хорошо смотрелась бы массивная серебряная чернильница или хрустальное пресс-папье. Но никак не пластиковая дешевка. Хотя, может быть, это хитрый психологический ход — таким образом разрушать стереотипы. Не знаю… Судя по отсутствующему виду психолога, ему нет дела до дурацкого стаканчика. А вот мне есть. Мне вообще до всего есть дело, кроме других людей и себя.
Лицо у психолога не меняется, когда он произносит:
— Значит, вы говорите, что Акихико нашел другого специалиста?
— Возможно, — поправляет его Юрико. — Точно я ничего сказать не могу. Мне так показалось…
— Если все именно так, то это немного меняет дело…
У него сейчас одно желание — услышать, что в смерти Акихико он не виноват. Услышать, что он хороший психолог и что все будет здорово, просто ему нужно немного отдохнуть. Он, как и все остальные, желает получить свою порцию вранья и зряшной надежды. Проблема в том, что мы с Юрико не те люди, которые могут дать ему это.
— А почему вы думаете, что он обратился к другому специалисту?
Юрико молча протягивает ему телефон, который когда-то принадлежал Акихико. Психолог таращится на NEC. И Юрико повторяет то, что говорила мне в баре. Про последний звонок и прочее.
— Интересно, интересно, — он разглядывает сотовый телефон, будто впервые в жизни видит подобную штуку. — А вы не пробовали звонить по этому номеру?
— Пока нет, — отвечает Юрико.
Это «пока» мне очень не нравится. Я не верю, что Акихико нашел что-то экстраординарное. Не верю, что причиной его смерти послужил разговор по телефону с каким-нибудь хитрожопым парнем. Совпадение, так я думаю. Но это не то предположение, в справедливости которого я хочу убедиться любой ценой. На Акихико мне плевать. Пусть даже он был весь из себя замечательный. Псих он и есть псих, чего о нем жалеть… Пусть спокойно лежит в могиле и хранит свои тайны. Живые не должны вмешиваться в эту историю. «Живые» можно читать как «Юрико».
— Правильно, правильно, — глаза психолога по-совиному моргают за дымчатыми стеклами.
Непонятно, то ли он заботится о жизни Юрико, то ли о своей репутации и о своем кошельке. Но как бы то ни было, я с ним абсолютно согласен. Нечего туда звонить.
Он нажимает на кнопки телефона. Те пищат при каждом прикосновении. Не знаю, почему, но мне становится не по себе от этих попискиваний. В тишине полутемного кабинета они звучат маленькими набатами, слабыми отголосками тревожных сирен. Мы с Юрико, затаив дыхание, слушаем электронные «пи-ип, пи-ип» и не сводим взгляда с тонких холеных пальцев, вызывающих эти звуки.
