Значков было не жалко. Не значки — главное. Главное, что завтра мы вольемся в боевой воинский коллектив. Как там нас примут?
— А это уже Афган? — спросил я аборигенов.
— Афган, — подтвердили аборигены, переглянувшись.
— А почему тогда не стреляют? — удивился я.
Аборигены снова переглянулись и заржали в голос:
— Ты что, же, думал, как переедешь Мост, так тебя сразу же бросят с красным знаменем высоту штурмовать?
Я и в самом деле представлял себе нечто подобное: полк, с развернутым знаменем берущий штурмом горы в которых засели духи.
— Успокойся, — посоветовали они, — война здесь по расписанию, а стреляют не каждый день. Даже не каждую неделю.
— Ну, ладно, мужики, — аборигены, собрав урожай значков, заторопились по своим делам, — отдыхайте. В полку вас уже ждут, не дождутся.
— Пойдемте, покурим, предложил я, когда они ушли.
Мы снова вшестером спрыгнули в пыль. Возле КАМАЗа прохаживался водитель — он был еще меньше прапорщика.
— Зря вы им значки отдали, — укорил он нас.
— Почему? Парням ведь на дембель?
— Это не парни. Это чмыри. Кому надо — тот себе значки всегда достанет. А они толкнут ваши значки дембелям. Значки в Афгане в цене. Тут их никому не дают, хоть и положено, поэтому комплект значков стоит двадцать пять чеков.
— Каких чеков?
— Обыкновенных — Внешпосылторга. В Афгане солдаты и офицеры зарплату получают не в рублях, а в чеках. У вас советские деньги есть?
У нас были советские деньги: у кого трешка, у кого пятерка.
— Можете выбросить, — презрительно посмотрел на деньги водитель, — или до дембеля сохранить. Тут они никому не нужны.
— А червонец? — сунулся я.
— Червонец? — водитель с сомнением покачал головой, — не знаю. Попробуй поменять. В некоторых дуканах обменивают советские стольники и полтинники. Может, и твой червонец обменяют. Хотя, вряд ли.
— Тебя как зовут? — Щербанич-младший предложил водителю сигарету.
— Меня-то? Васёк.
— А ты сколько служишь?
— Полтора. Скоро на дембель готовиться буду. Уже и парадка готова.
— Так чего же ты раньше значки у нас не попросил?! — изумились мы.
И в самом деле: быть у ручья и не напиться! Привезти в Афган полный кузов духов со значками за двадцать пять чеков комплект и не воспользоваться возможностью.
— А зачем мне? — не понял Васек, — я почти каждую неделю в Союзе бываю. У меня есть. Я их у погранцов на чарс вымениваю.
— А что такое чарс?
— Чарс? — усмехнулся Васек, — Скоро сами узнаете. Ладно, завтра рано вставать, идите спать.
— А ты где ляжешь?
— Как где? В кабине, конечно, у меня там и одеяло, и подушка. В первый раз, что ли?
Тут Рыжий задал вопрос, который волновал нас самого утра:
— Васёк, а что за полк-то?
Васек, казалось, не знал что ответить:
— Полк как полк. Горнострелковый. Обыкновенный полк.
— А мы воевать будем? — спросил я, затаив дыхание: мне очень хотелось воевать, чтобы «проверить себя».
— Воевать? — Васек усмехнулся, — навоюетесь, еще надоест.
— А полк в рейды ходит? — снова встрял Рыжий.
— Не в рейды, а на операции, — поправил водитель, — начиная с весны и по зиму, полк вообще на операциях, ну а зимой, понятно, реже выезжает. Ладно, мужики, давай спать.
Васек залез в кабину и стал устраиваться на ночлег. Мы снова залезли в пыльный кузов. Наши однопризывники, памятуя поговорку «солдат спит — служба идет», уже спали, и служба их в данный момент шла легко и беззаботно. Где-нибудь дома. А что еще солдат может видеть во сне? Дом, мать да любимую девушку. Сны с любимыми девушками — самые сладкие, вот только наутро надо идти стирать трусы.
Вскоре заснули Щербаничи и двое разведчиков, кроме Рыжего.
— Не спишь? — окликнул он меня.
— Не сплю. Думаю.
— За что? За жизнь?
— Нет. Я думаю о том, что «летать» нам еще целых полгода до наших духов.
— Каких таких «наших»?
— Ну, тех, которые придут нам на смену, и станут летать вместо нас, когда мы станем черпаками.
— А-а, — протянул он, — понятно. Только до них еще — как до Пекина раком.
— Вот и я о том же. «Наши» духи сейчас возле военкоматов водку пьют да с девками прощаются. А нам еще целых полгода отлетывать.
— Зато мы на целых полгода раньше их снова начнем пить водку и перетрахаем всех их девок, пока они тут горбатиться будут, — улыбнулся Рыжий: он, как видно, был оптимистом.
Я сам по натуре — патологический оптимист, то есть даже в самом хреновом, гадком и страшном, могу находить светлые и смешные стороны, поэтому, наличие соседа-оптимиста воодушевило меня. Даже настроение поднялось.
— Это верно, — согласился я с ним, — Ты откуда родом?
— С Украины. С Криворожья. А ты?
— Из Мордовии.
— Это где?
— Шестьсот километров от Москвы на восток.
— А у вас там кто живет? Мордовцы?
Ну, вот: опять тот же глупый вопрос — «кто живет в Мордовии?». Люди, призвавшиеся в армию из областей, с которыми Мордовия не граничит, никогда о ней не слышали! Действительно, республика маловата и по своим размерам сильно уступает Якутии. Как только не обзывали нашу мордву: и мордовцы, и мордоване. Не говоря уже о том, что большинство путают Мордовию с Молдавией. В школе, что ли не учились? Или географию прогуливали? За полгода службы полное отсутствие у моих сослуживцев знаний о народе, давшем миру патриарха Никона и скульптора Эрьзю, меня уже перестало раздражать. В самом деле: не доказывать же мне каждому встречному и поперечному, какой замечательный народ — мордва? Язык сломаешь, пока каждому втолкуешь. И не докажешь, что сам я — не мордвин! Раз родился в Мордовии — то все два года будешь мордвин. В Татарии — татарин. В Башкирии — башкир. Будь ты хоть узбек, хоть грузин, хоть калмык, но если ты призвался из Мордовии — два года проходить тебе мордвином!
— Мордва там живут, — пояснил я Рыжему.
Почему я знаю, что Кривой Рог — на Украине в Днепропетровской области, но никто или почти никто не знает: где находится Мордовия?!
— Я слышал, в Афгане дедовщина еще хуже, чем в Союзе, — продолжил я свои мысли вслух.
— От кого? Нам в учебке говорили, что в Афгане нет вообще никакой дедовщины — сплошное равенство и братство, старики прикрывают молодых.
— Нашим сержантам в учебке их призыв, ну те, с кем они вместе в учебке были, — пояснил я, — письма присылали с Афгана. Пишут, что шуршат как трешницы, летают по полной.
