Очнулся он уже в метро «Боровицкая». Сделал круг, значит. Больше вылезать на улицу не хотелось – а вдруг опять Черный Принц начнет «водить» и не попадет он уже домой? Нет уж. Он влез в набитый вагон – и почему это на «серой» линии вечно народу не протолкнуться? – и, уцепившись за поручень, за каким-то хреном поехал домой кружным путем – до «Менделеевской», через «Новослободскую» по кольцу до «Парка культуры». И всю дорогу был в ступоре. Отпустило только дома. Руки затряслись сразу же, как только он поставил коробку с кубком на подзеркальник в прихожей. Он бесцельно кружил по квартире, то садился, то снова вскакивал, не находя покоя, хватался то за одно, то за другое, пока наконец не вытащил из картонки кубок. На нем взгляд как-то остановился, и Андрей обрел способность размышлять и действовать целенаправленно.
Он отыскал в серванте бутылку румынского красного вина «Старый Замок», сделал пару бутербродов с ветчиной – не поленился, украсил петрушкой и маслинами, водрузил на резную деревянную доску и уселся в комнате за стол. За окном уже стемнело, и Андрей, подумав, поставил на стол подсвечник и зажег торчавшие по разным углам свечки. И сразу неприглядный бардак в мастерской превратился в творческий беспорядок, загрунтованный холст на мольберте таинственно замерцал из полумрака, небрежно брошенные кисти и тряпки перестали раздражать…
А мне все видно из полумрака зеркала. И мне нравятся свечи в этой мастерской. Природа света все меняет. Не вздумайте работать цветом при электрическом освещении! Особенно если над головой у вас противно верещит проклятая газосветная трубка. В ее свете все лица кажутся трупно-фиолетовыми, а люди перестают походить на людей. И, конечно, дело ваше, можете делать карандашные наброски или марать бумагу углем под стоваттной лампочкой, но Андрей предпочитает свечи. Поэтому они и понатыканы у него по всей мастерской. Вообще-то их больше сотни, но он редко зажигает все. Обычно хватает сорока или около того.
В колеблющемся свете свечей кубок замерцал. Как будто он был доверху налит неярким светом. Андрей полюбовался и налил в кубок вина. Прозрачно-красная жидкость в перламутровом ониксе сделалась радостно-алой. Он поднес кубок к свече, по-детски радуясь, что не пожмотился и что кубок теперь его. Огоньки свечей и кубок отражались в полированной поверхности стола, как в темном зеркале. И в зеркале тоже. В нем смутно отражался и сам Андрей. Он критически смерил себя взглядом. Но в этом освещении – вполне ничего – высокий шатен с физиономией хоть и некрасивой, но приятной, в джинсах и свитере. Романтический сумрак и колеблющийся свет делали отражение похожим на старинный портрет, и даже лицо в зеркале казалось красивым и значительным.
– Прозит! – сказал он, поднимая кубок и кивая своему отражению. – Гаудеамус игитур!
Наливая вторую порцию, он снова глянул в зеркало. Из темной глубины смотрел Черный Принц с красной розой в руке. Андрей замотал головой и торопливо вылакал вино. Поднял взгляд. Выдохнул. В зеркале отражался только он сам, собственной бледной персоной, с опустевшим кубком в одной руке и надкушенным бутербродом в другой.
Вот только на подзеркальнике лежала красная роза на длинном стебле.
Он стиснул розу в ладони. Шипы вошли в кожу.
Больно.
Настоящая.
Не привиделась.
А еще я умею летать. И два моих кота, мои верные спутники Ланселот и Корвин, тоже летают. Правда, эти лентяи обычно сидят у меня на шее в буквальном смысле слова, но порой удается их заставить и полетать. Если уж ты исключительно редкое животное фелисфеникс, или котофеникс, или еще проще – крылатый кот, так иногда и крылышки надо разминать.
Осенью летается хорошо. Люблю ловить ветер и скатываться по его потокам вдоль улиц, заглядывать в окна и спрыгивать на крыши, чтобы потом, разбежавшись, снова нырнуть с обрыва верхнего этажа в ущелье узкого двора или улицы.
Мне нравится прыгать с козырька над входом Иностранки. И смотреть в ее окна я тоже люблю. Порой я прихожу туда и сам – посидеть, почитать, поразмышлять. Иногда прихожу как все. А иногда просто заглядываю, пролетая мимо.
Небо снова затянуло, опять начинает накрапывать. Что делать, осень – время переменчивое. Да и поздно уже. Темнеет. И зажигаются окна, и янтарно светятся изнутри. И девушка в янтаре сидит и читает какой-то умный журнал, хотя почти все уже разошлись по домам и Иностранка пуста.
Я знаю ее. Я знаю всех в Моем Городе – она не отсюда.
Она вообще НЕ ОТСЮДА.
И что она здесь делает, интересно?
Кэт помотала головой и поморгала. Глаза устали. Ну ладно, на сегодня последний журнал.
Итак, «Сказание о принце Индракумаре».
«У государя страны Амаравати[2]Кампенгмара Шри Сиварайи из рода Бидалапутра[3]и супруги его Ратнавати[4]долгое время не было детей, от чего супруги пребывали в горести и скорби, ибо дни их клонились к закату, а наследника не было. Рани Ратнавати постоянно взывала к богам о милости, и слезы не высыхали на ее очах, прекрасных, как лотос.
Однажды государь Кампенгмара Шри Сиварайя, устав от тоски и печали, отправился на охоту. Рани же Ратнавати приснился сон, будто с неба сошла молния прямо в лоно ее. Утром рассказала она о своем сне служанке, а та сказала: «Возрадуйся, госпожа, ибо зачала ты!» Ответила рани: «Но как могу я зачать, если супруг мой на охоте?» И ответила служанка: «Сам Индра стал отцом сына твоего, и потому будет ему имя Индракумара»…»
История была традиционной, архетипично-индоевропейской. Бездетные царь с царицей, царь на охоте, сейчас он вляпается в историю, и какой-нибудь отшельник спасет его и потребует «то, чего дома не знаешь…». Кэт не стала бы читать очередной вариант извечной сказки, если бы поиск в Интернете не вывел ее на эту публикацию. Однако про кошек здесь пока ничего не было. Разве что родовое имя – Бидалапутра. «Потомки кошки». Стало быть, кошка была древним тотемом царской семьи…
Она потянулась и зевнула, глядя в потолок. Название темы окончательно выкристаллизовалось. «Образ кошки в индоевропейской мифологии». Именно в мифологии, а не в фольклоре, потому что иначе закопаешься в загадках-поговорках, и вообще…
Интереснее всего бывает местный колорит, в который облекается привычный сюжет. А в этой статье еще были репродукции с раннесредневекового тайского свитка. Самое любопытное, что рисунки были в стиле фресок Аджанты. Вот тут интересно проследить индийское влияние… Правда, они напоминали еще что-то, чего Кэт никак не могла припомнить. Вот вертится что-то такое в голове – а что, никак не уловить. Она еще раз внимательно посмотрела на рисунки со свитка. Ну да, лица принца и царя довольно резко отличаются от лиц остальных людей. Родовые черты? Возможно… Тогда когда же сделаны эти рисунки? И датировка рукописи есть?
