В дверь постучали. Хасан вздрогнул, потянулся за ножом.
– Это я, твой шорник, – раздался из-за двери озабоченный голос Абу Наджма.
– Входи, – позвал Хасан, вздохнув с облегчением. После визита к Мумину он даже двери стал на ночь запирать.
– Салям, – Абу Наджм нагнулся, ступая через порог.
– Салям, – отозвался Хасан.
– Учишься все, – сказал шорник уважительно. – Мне б твой разум. Только вот мудрости я б у кого-нибудь другого попросил.
– А в чем дело? Мясник хочет моей крови?
– Ну! – выдохнул Абу Наджм. – Чего ты такого с ним сделал? Он сам не свой ходит. Под нос бормочет. Ногти грызет. Они у него такие корявые, кровь под ними скотская. Я ему говорю – нечисто ведь, осквернишься, хоть омовение соверши. А он как зверь рычит. Что ты сделал с ним?
– Поговорил. А потом слушал. Долго. До самого утра.
– Мумина? – изумился шорник. – Да из него слова клещами не вытянешь!
– Клещами – нет. А словом… словом можно. Слово сдвинуло гору.
– Экий ты, – Абу Наджм уселся на ковре. – А теперь он тебя зарезать хочет. Боится, наверное, что ты другим расскажешь.
– Нет. Он не этого боится, – сказал Хасан задумчиво. – Это в нем кричат страх и стыд. Оттого его душа корчится, и он не знает, как успокоить ее. А на самом деле это как нарыв – больней всего, когда давишь. Когда прорвалась кожа и хлынул гной – сразу легче. Он не родился убийцей, Абу Наджм. Скажи мне: кто подсказал тебе привести меня именно к нему? Ты ведь не сам додумался?
– Не сам… да. А как ты догадался?
– Ты ведь не повел бы меня к ночному убийце по своей воле, так? Мумин же из тех, кто помогает сохранить вашу такийю?
– Он бы не убил тебя, клянусь бородой Пророка. Просто те, к кому я подошел, не поверили, что ты готов принять нашу Истину. А Мумин… он умеет определять.
– Я тоже. А к кому ты подошел?
– Я не могу тебе сказать, Хасан, – шорник отвернулся, пряча взгляд. – Не могу. Пока ты не поклянешься. Не станешь одним из нас.
– А кому я могу поклясться? Наверное, Мумину?
– Ему можно. Только он… он не захочет.
– Он захочет. Пожалуйста, Абу Наджм, иди к нему и скажи, что завтра я приду к нему давать клятву. Ты пойдешь?
– Да, Хасан, – сказал Абу Наджм нерешительно.
Встал. Подошел к двери. Обернулся.
– Хасан, я вот чего не пойму: ты мне говорил, что хочешь понять, как словами за душу брать. А ты ведь меня взял словами. И Мумина. Чего же ты хочешь?
– Чтобы узнать слова, которые проникли бы в твою душу, я прожил с тобой рядом три года. С Мумином я говорил всю ночь. Но я не могу ни жить годами рядом, ни говорить ночами напролет с людьми толпы. Тот, чья душа по-настоящему горит, может зажечь толпу горстью слов. Как Пророк. И его имам.
Абу Наджм посмотрел на Хасана с благоговейным ужасом. Потом скрылся за дверью и тихонько, стараясь не скрипнуть, притворил ее за собой.
– Мумин, Мумин, – взмолился Абу Наджм. – Ну отчего не хочешь? Где ты еще такого найдешь? Да из него такой проповедник выйдет, каких не видывали!
– Не хочу, и все! – буркнул Мумин.
– Мумин, а я ведь этого так не оставлю. Я пойду. Ты знаешь, к кому я пойду.
– Последнее слово оставили за мной. Я бы его вообще на месте прирезал! – Мумин скрипнул зубами.
– Ну чего ты, Мумин? Если ж ты клятву примешь, то ведь и волю получишь прирезать, если он расскажет. Ведь так? Сейчас ведь ты не можешь, это грех будет, злодейство, сейчас он волен думать и говорить кому угодно и что угодно. Мумин, ну что мне сделать, чтоб убедить тебя?
– Ибн Атташ не верил ему с самого начала. Скользкий твой Хасан, как угорь. И словами, и делами. А теперь… теперь я ему не верю стократ. В первый раз вижу книжника с повадками убийцы. Надеюсь, и в последний.
– А, так вот оно в чем дело! Да ты, никак, уже хотел его зарезать? Вправду зарезать, да, Мумин? И не получилось? И тебе пришлось ему, сопляку, кланяться, а?
Мумин зарычал.
– Смотри, шорник. Тебя-то я точно прирежу, с места не сходя!
– Вот оно в чем дело, – не унимался Абу Наджм. – Вот чем наш доблестный Мумин обижен. Ладно. Он такой, Хасан. Он может. Только ты рассуди, Мумин. Ты за дело наше рассуди, а не от своей обиды. Кто тебя по-настоящему, кровью обидел, а? Ты бы на мелкие обиды не тратился. Что тебе Хасан? Он что, зла тебе желает? Нет. Он Истины желает. А что ему она не так дается, так и человек он необыкновенный. Я же тебе сказал: я жизнью своей за него поручусь. И не только жизнью. Всем, что есть у меня.
– У шорника? – хмыкнул Мумин. – Да что у тебя есть, кроме жизни? И та ничего не стоит, раз ты ее выбрасываешь так дешево.
– Что у меня есть? Вот что, Мумин, ты давно держал в руках настоящую саблю из Шера? Настоящий хинский булат?
– Ты! – выдохнул Мумин. – Ты… смеяться надо мной вздумал, как твой Хасан? Он ведь рассказал тебе, так? Собака!
– Ничего он мне не рассказывал! Остынь! Просто у меня есть настоящая шерская сабля. Со змеями на клинке. Откуда – не скажу. Мне она не нужна. А если ты примешь клятву у Хасана, может, она понадобится тебе.
– …Этой саблей я снесу предателю голову, – пообещал Мумин. – И тебе заодно.
– Так ты согласен?
– Хорошо, приводи его через три дня. Только пусть за день ничего не ест.
– Спасибо, Мумин! – выкрикнул Абу Наджм.
Мумин фыркнул и отвернулся.
– Положи руку на книгу, – велел Мумин, встав у огня. – Теперь прочти шахад.
Хасан прочел.
– Теперь скажи, что веруешь в имама, явного и сокрытого, веруешь, что он есть явление и Истина Аллаха на земле ныне и присно, веруешь, что кровь его от Пророка и зятя его, Али, кровь дочери его, Фатимы. Веруешь?
– Верую, – произнес Хасан негромко.
– Клянешься ли хранить тайное и оглашать открытое, клянешься ли нести Истину до конца твоих дней, хранить в крови и с кровью пролить несохранное, вести за руку братьев и повиноваться отцам?
– Клянусь.
– Я принимаю твою клятву, – сказал Мумин.
Подойдя к Хасану, снял повязку с его глаз. Выкрикнул: «Здравствуй, брат!» Сидящие у огня одетые в белые люди выкрикнули разом: «Здравствуй, брат!»
– Здравствуйте, братья мои, – сказал Хасан и поклонился им.
3. Дорога
Ничего не изменилось в этом мире. Все та же рыжая пыль вокруг, те же холмы, – покатые, каменистые. Колючие заросли вдоль речных русел, вьющихся по ложбинам, рощицы, поля с горками камней по краям, солнце, горячий ветер, глина сгрудившихся, прижавшихся к склонам домов, дворцы в сердце города, за стенами цитадели, – приземистые, с рядами коренастых колонн и арочных полукружий. Блеклая зелень, журчание воды, крик надоевшей майны – все в этом мире осталось таким же.
