К ее крайнему изумлению, мальчик прижался к ней и разразился слезами. Исчез ужасный маленький тиран, отравлявший всем жизнь еще несколько минут назад. Всего лишь испуганный ребенок, страдающий, измученный, рыдал сейчас в ее объятиях. Элиза помогла ему сесть и нежно коснулась губами его спутанных темных кудрей.
— Тихо, тихо, мой хороший! Все будет в порядке, вот увидишь.
— Нет, — потряс головой Обри. — Со мной никогда не будет все в порядке. Я останусь калекой. Калекой! Я никогда не смогу ходить, ездить верхом, ничего не смогу!
— Это не так, Обри. Ты сможешь делать множество вещей, только ты должен дать себе больше времени и как следует постараться.
— Но я не могу, не могу! — всхлипывал он.
— Можешь! — твердо сказала Элиза, знаком отсылая прочь встревоженного Роберта, появившегося на палубе. — Любое занятие требует практики. Много, много часов практики.
— Я же не о рисовании говорю, — жалобно протянул Обри, отстраняясь от нее и вытирая глаза рукавом. — Рисование — это для девчонок и маменькиных сынков, а я хочу быть таким, как прежде. Хочу ходить, бегать… — Он снова разразился безудержными рыданиями, но на этот раз Элиза молчала и только поглаживала его по плечу. Да и что она могла сказать, как утешить его? Все ее уверения были лишь пустыми словами, она выдавала желаемое за действительное, а на самом-то деле откуда ей было знать, сможет ли он когда-нибудь стать прежним?
Эту поездку вместе с Обри Элиза задумала, только чтобы убежать от Майкла. Обри и его несчастье послужили ей лишь предлогом, но теперь она видела все в ином свете. Дела Обри обстояли куда хуже ее собственных, а что касается Майкла… Майкл по-прежнему вселял в Элизу трепет, однако она начинала понемногу верить, что он в самом деле любит ее. Возможно, рассуждала она, свадьба с Майклом — не такое уж страшное событие, как ей казалось, и они сумеют быть счастливыми. Но теперь между ней и этим моментом неожиданно встал Обри, в обществе которого ей предстояло прожить еще целых шесть месяцев.
— Послушай меня, Обри Хэбертон! — решительно сказала Элиза. — Давай заключим с тобой договор. Ты будешь моей сиделкой, а я — твоей. — Она вытерла мокрые щеки мальчика своим кружевным платочком. — Каждый день — скажем, в течение часа — я буду полностью руководить твоими действиями, а в течение следующего часа ты будешь полностью руководить мною.
— Что… что ты имеешь в виду? — заикаясь от слез, спросил он.
— Я имею в виду, что каждый из нас будет по часу в день заставлять другого делать что-то для укрепления его здоровья.
Обри перестал плакать и на несколько мгновений задумался.
— А с тобой что? — недоверчиво спросил он. — Ты не выглядишь больной.
В самом деле, что? Элиза так часто забывала об этой стороне своей жизни.
— У меня болезнь, которая называется астма, — объяснила она. — В твоем возрасте мне было гораздо хуже, чем сейчас. Но доктор до сих пор советует мне беречься и не перенапрягаться. Мне вредно дышать слишком глубоко.
— Почему?
Элиза пожала плечами:
— У меня с самого рождения плохо работают легкие. Когда я была моложе, они порой совсем отказывали, я тогда теряла сознание и синела.
— Синела? — недоверчиво переспросил Обри.
— Ну, по крайней мере, так мне рассказывали Леклер и Перри.
— И сейчас с тобой тоже может такое случиться? — В голосе Обри звучало такое любопытство, почти надежда, что Элиза улыбнулась.
— Не думаю. Вообще-то настоящих приступов со мной не было… года четыре, по-моему. Ну так что, заключим мы с тобой договор? — вернулась она к прежней теме.
Обри испустил тяжелый вздох, но выглядел он при этом значительно веселее, чем раньше.
— Пожалуй, да, — согласился он. — Все равно больше делать нечего. Но только на час!
С помощью Элизы Обри кое-как удалось снова занять свое место в шезлонге, и вовремя — с нижней палубы появилась Агнес, пыхтя и отдуваясь после восхождения по короткому, но крутому трапу.
— Обри должен принять лекарство, — важно объявила она, выуживая из кармана коричневый пузырек. — И ему пора отдохнуть.
Элиза предостерегающе сжала руку Обри, предупреждая новую вспышку.
— Дай мне, Агнес, я прослежу, чтобы он его принял. У нас сейчас… урок географий, — на ходу придумала она, молясь про себя, чтобы между этими двоими опять не разгорелась ссора. К ее величайшему облегчению, Агнес без возражений отдала ей пузырек. Корабль слегка качнуло, и бедная женщина мертвой хваткой вцепилась в поручень.
— О, дорогая моя, — простонала она, — мне что-то нехорошо, право, нехорошо.
Ее лицо действительно покрывала зеленоватая бледность, взгляд блуждал, и Элиза поспешно махнула Роберту, чтобы он увел женщину в каюту. «Бедная Агнес, — подумала Элиза, — должно быть, у нее mal de mer[1]». Впрочем, все ее сочувствие испарилось при звуках звонкого мальчишеского смеха.
— У нее морская болезнь! — ликовал Обри. — Вот это повезло! Она не сможет больше мной командовать.
Элиза с трудом подавила смешок. Конечно, радоваться тут было нечему, но суетливость Агнес и ей действовала на нервы. Так что Обри прав, им действительно повезло.
Откашлявшись, Элиза строго произнесла:
— Она, может быть, и не будет тобой командовать, но я собираюсь делать это весь следующий час.
На следующий день, когда солнце на западе уже коснулось морской глади, «Леди Хэбертон» причалила в гавани Сент-Питер-Порт на острове Гернси. Гернси — один из Нормандских островов, это еще английская земля, но Англию отсюда уже не видно. Она осталась далеко за кормой, и всю вторую половину дня путешественники могли наблюдать слева по борту побережье Франции. Когда же Элиза разглядывала сам городок, раскинувшийся в глубине бухты, он тоже показался ей каким-то чужеземным. «Это уже скорее Франция, чем Англия», — решила она.
— Ты перестала задерживать дыхание! — Укоризненный голос Обри оторвал ее от созерцания живописных беленых домиков с черепичными крышами и крутых, вымощенных булыжником улочек. — Сейчас я тобой занимаюсь. Забыла?
— Разве твой час еще не прошел? — с надеждой спросила Элиза.
Обри отнесся к ее предложению гораздо серьезнее, чем она ожидала. В эти два дня он упорно старался выполнять все задания, которые она ему давала: сосчитать столбики палубного ограждения, указывая на них пальцами ног, спеть песенку, стараясь отбивать такт больной ногой. Он почти без возражений позволил ей осмотреть поврежденную лодыжку и отвечал на все вопросы Элизы: где сильнее болит, где нарушена чувствительность, где не нарушена. Но сегодня, когда ее час кончился и начался его, ей показалось, что он заставлял ее петь, делать вдохи и выдохи, задерживать дыхание гораздо дольше шестидесяти секунд. Пару раз у нее даже начинала кружиться голова.