Благочестивые мысли Джона Фарлоу были прерваны негромким возгласом хозяйки дома.
― А вот и мой молодой человек. Шейн, поздоровайся с мистером Фарлоу.
Джон медленно повернулся. И окаменел.
На самом верху дубовой лестницы, ведущей на второй этаж, стояла Майра Тренч, казавшаяся вовсе уж юной, — босая, в белой футболке, открывавшей тонкие руки, и легкой цветастой юбке, подчеркивавшей тоненькую талию.
Рядом же с девушкой стоял прекрасный молодой джентльмен.
У джентльмена были растрепанные темные волосы, алые щеки и синие глаза в пол-лица. Джентльмен был одет в элегантную пижаму — желтые зайчики прыгают по изумрудному полю. Пижама была маловата, и из штанин торчали босые ноги, крепенькие и пухлые. Молодой джентльмен сосредоточенно сосал большой палец одной руки, а второй рукой крепко сжимал изрядно потрепанного медведя с одним ухом. Молодому джентльмену было никак не больше пяти лет.
Майра криво ухмыльнулась.
— Знакомьтесь. Шейн — мистер Фарлоу. Насколько я помню, раньше вы хорошо ладили с детьми, Джон?
Джон откашлялся и шагнул вперед. Протянул руку и очень серьезно произнес:
— Я очень рад знакомству, сэр. Для меня честь оказаться в вашем доме. Надеюсь, вас не стеснит мое присутствие?
Шейн вынул палец изо рта, деловито вытер его об штанину и протянул руку Джону.
— Неа. Не стеснит. Только я исче плохо говолю букву «л».
Джон поспешно потряс теплую и пухлую ручку.
— Это не страшно. Специально для таких случаев меня и зовут Джон. Просто Джон.
— Как Джона-Малыша из Шелвуда?
— Точно. Рад познакомиться.
— Я тоже. Ма, можно я с вам чаю выпью?
— Конечно. Еще совсем рано, ты можешь сидеть с нами сколько хочешь.
― Ага. Счас, только тапочки надену.
С этими словами Шейн повернулся и удалился в свою комнату. Джон перевел глаза на Майру, она с вызовом уставилась на него. Оба молчали.
Вот, значит, почему она предпочла жить здесь, в Мейденхеде, в глуши, на отшибе от всех, думал Джон. Шейну сейчас не больше пяти лет, а девушке вряд ли больше… да, ведь она сама сказала, двадцать один. Значит, она родила его в шестнадцать. Попала в беду, как раньше говорили, а бабушки уже не было на свете. И ведь не бросила, не отдала в приют, вырастила его сама, как смогла, да еще и привела в порядок старый дом…
Ох, как же вы все одинаково думаете, думала Майра. Вот сейчас ты мучительно подыскиваешь фразы, не знаешь, как себя вести, потому что, хоть на дворе и конец двадцатого века, ханжество и снобизм еще долго не умрут в сердцах людей. И ты, Джон Фарлоу, наверняка считаешь меня испорченной девчонкой, а Шейна — плодом моих беспорядочных связей. Ты хороший человек, Джон Фарлоу, и дети тебя любят, но ты понятия не имеешь, как себя вести со мной.
А самое страшное, что я тоже об этом понятия не имею. И только сейчас поняла, в какую страшную ловушку загнала себя этим проклятым честным словом…
Эх, хорошо, думал Байкер, жмурясь на огонь. С утра было хорошо, днем тоже было хорошо, потом было немножко плохо, когда пришла та вонючая тетка и меня заперли в сарай, но тетка быстро ушла, и опять стало хорошо. И сейчас хорошо, и человек хороший, это же сразу ВИДНО, любым носом. Жаль, что у хозяйки плохой нос, она почему-то нервничает и немножко злится, это тоже ВИДНО. А вот маленький хозяин сразу понял, что дядька — хороший.
Это же так просто — ВИДЕТЬ носом… Эх, хорошо!
Байкер заснул.
* * *
Майра спустилась вниз и остановилась напротив Джона. В изумрудных глазах горел вызов, но лицо ее было спокойно.
— Проходите на кухню, мистер Фарлоу. Сейчас будет обещанный чай.
— Спасибо. Майра…
― Да?
— Я хотел сказать… В общем… Мы ведь давно знакомы, так получается, так что… Не надо мистера, ладно? Просто Джон.
— Хорошо.
— И на «ты»?
Он выпалил это и тут же испугался собственного нахальства. Вдруг она сочтет, что он к ней относится без должного уважения, потому что у нее внебрачный ребенок и все такое? Однако Майра вдруг улыбнулась — и немедленно стала очень хорошенькой. Она и до того была хорошенькая, но какая-то колючая, злая, а теперь сразу растаяла, засветилась изнутри каким-то внутренним светом.
— Хорошо. Давай… Джон. Пошли?
— Пошли.
И они пошли на кухню, а потом к ним присоединился Шейн, уже в тапочках, и все трое пили душистый чай, пахнущий земляникой и лимоном, ели ужасающе вкусные плюшки с корицей, и даже дождь за окнами казался не нудным и холодным, а убаюкивающим и уютным.
В гостиной храпел у очага Байкер, а Майра рассказывала Джону историю его появления.
— …Ему четыре года, его привез дядя… то есть, граф Уоррен. Шейн был совсем маленький, только ходить начал, и тогда дядя Уоррен подарил ему Байкера. Привез из Уэльса крошечного щенка, даже удивительно, что из него выросла такая животина. А тогда он помещался на ладони, и я его кормила из бутылочки Шейна. Через два месяца он стал размером с Шейна, а в полгода уже мог напугать кого угодно до смерти.
— Волкодав и ротвейлер… Потрясающая смесь. И при этом добрый.
— Да. Он хозяйкой признал меня, но дядю Уоррена любил без памяти. Когда дядя Уоррен… ну, в общем, когда его не стало, Байкер чуть не умер от тоски.
Шейн откусил почти половину плюшки и очень серьезно кивнул кудрявой головенкой.
— Байкел все лежал и только писать выходил во двол. А я с ним сидел. Потом Ма объяснила нам обоим, что дед ушел на небо и стал ангелом.
Джон с удивлением посмотрел на Майру.
— Ты рассказала, что дядя Уоррен…
— Тс-с. Не надо говорить безжалостных слов. Знаешь, тот, кто уходит, — это все-таки не навсегда. Он же может вернуться. Может подождать тех, кто пока остается здесь. А у некоторых слов слишком… окончательный смысл.
— Пожалуй, ты права. Я хотел бы поговорить с тобой о дяде, Майра.
— Поговорим. Шейн, друг мой, мне кажется, плюшкам в твоем пузе хочется спать.
— Счас. Иду. А Джон не уйдет?
— Честно говоря, Шейн, мне надо будет уехать, но я еще вернусь. Обязательно.
— Жаль. Хотя нет, плиезжай, когда дождь кончится. Тогда я тебе покажу стеклянную лягуху в пеньке.
— Это что ж такое, а?
— Ну она заснула на зиму, а чтоб кушать не хотелось, замолозилась и стала замелзлая.
— Заморозилась. Понятно. И ты ее нашел?
— Да, но я не стал ее будить. Пусть спит. А на пенек положил лопатку, чтоб слазу найти. Плиезжай, Джон.
— Договорились. Спокойной ночи.
