– Слушай, Сэм, что за комедию ты устроил в «Один-Девять-Ноль»? На кой хрен ты так нагло кинул моих ребят? - с этой тирадой обрушился на меня Фьюмет, когда я ему перезвонил. - Должен тебя честно предупредить, парень, что Пес и Рыба уже одной ногой, считай, на Четвертом канале. Один звонок - слышишь? - один телефонный звонок, и ребята будут работать на Майкла, на вашего же злейшего конкурента. Я хотел дать тебе шанс, а ты его про… упустил. Так что теперь можешь вместе со своей Би-би-си сосать… лапу.
Ругаться и ставить Фьюмета на место у меня не было никакого желания. Я вообще не слишком жестко веду переговоры и отстаиваю свою позицию, но если обычно я считаю, что ругаться с подобными людьми - ниже моего достоинства, то сегодня, подавленный тем, что произошло дома, я просто впал в состояние уныния и признания себя виноватым со всех сторон. Не то что огрызнуться, но даже возразить что-либо вконец распоясавшемуся Фьюмету я не смог. Вот и мужская несостоятельность, выразившаяся в неспособности в нужный момент задать жару собственной жене и накачать ее спермой, как воздушный шарик, приводит к падению собственной профессиональной самооценки и неудачам на работе.
– Понимаешь, Эйден, приятель… - Начиная с этих слов, я начал плести какую-то лабуду, каяться перед Фьюметом, просить передать мои извинения уязвленным моим жлобством гениальным комикам, - и все это совершенно напрасно. Такой вывод я сделал из того, что он, выслушав мой монолог, коротко послал меня куда подальше и повесил трубку.
Вечером за ужином я рассказал обо всем этом Люси. К сожалению, и в этом случае не обошлось без некоторого недоразумения. Мы немного не поняли друг друга, и Люси сказала, что приносит свои извинения за все сегодняшнее. Я подумал, она извиняется за то, что в какой-то мере не без ее участия я выглядел полным кретином перед двумя самовлюбленными, абсолютно бездарными идиотами. Такое понимание моих проблем со стороны Люси растрогало меня до слез. Я поспешил заверить ее в том, что извиняться ей не в чем и что, в конце концов, это ведь всего лишь моя работа. Впоследствии выяснилось, что Люси имела в виду нашу сегодняшнюю интимную близость, осуществленную в приказном порядке. Ей было неловко оттого, что я мог подумать, будто меня просто используют. «Выдаивают из меня сперму, как из какой-нибудь племенной скотины», - если не ошибаюсь, именно так она описала то, что произошло между нами сегодня в обед. Само собой, когда в ответ она услышала: «Да ладно, такая уж у меня работа», она решила, будто я считаю секс с ней работой, причем не самой любимой, и заявила: «Вот уж не думала, что ты считаешь это работой». Следует отметить, что сказана эта реплика была весьма ядовитым тоном. Я, в свою очередь, по-прежнему полагал, что речь идет о моей работе, и счел ее последнее замечание и вложенную в него язвительность оскорбительным напоминанием о том, что я вынужден зарабатывать себе на жизнь столь пустым и абсолютно не творческим ремеслом. Возразить мне было нечего, но и менее обидным от этого ее упрек мне не показался. В ответ я смог только процедить сквозь зубы, изо всех сил стараясь не повысить тон: «Да, это работа, и ничего более. Скучная, надоевшая, однообразная работа. И никакого чувства удовлетворения от того, что мне приходится ее делать, я уже давно не испытываю».
В общем, прошло немало времени, прежде чем мы поняли, что говорим о разных вещах, и выяснили, с какого момента перестали адекватно воспринимать слова друг друга. Не успели мы как следует в этом разобраться, как я снова вляпался. Люси сказала, что возникшее между нами непонимание, по всей видимости, свидетельствует о том, что нам следует уделять друг другу больше времени, стараться быть более нежными и предупредительными, больше общаться. Я решил, что она просто хочет сгладить возникшую неловкость и проявить некоторую любезность по отношению к моей персоне. Вполне естественно, я сказал, что ей не следует так беспокоиться о том, что происходит со мной, потому что меня самого это не слишком заботит. Выяснилось, что Люси, оказывается, хотела сказать совсем другое: она нуждается в более нежном отношении с моей стороны. Таким образом, мое заявление, что меня это не слишком заботит, вряд ли можно назвать тем ответом, которого она ждала.
После этого мы надолго замолчали, и посуду после ужина Люси стала мыть с подобающим ситуации выражением лица.
Дорогая Пенни.
У меня опять начались эти чертовы месячные.
Пишу тебе это письмо, прижимая к животу грелку. Очень больно. Как же это замечательно - быть женщиной. Охренеть можно. О том, что все это опять начнется, я знала уже за несколько дней.
– Интересно, что это за тупая боль где-то там внизу живота?
– Это? Да ничего особенного. Так, деликатное предварительное уведомление о том, что вскоре тебе предстоит пара веселеньких денечков. Будешь валяться на кровати, согнувшись в три погибели, будешь жрать горстями болеутоляющие таблетки, и в довершение всего тебя будет радовать сознание того, что ты, по всей видимости, бесплодна.
Друзилла говорит, что мне следует научиться не то что терпеть, а искренне любить свои месячные; они, мол, каким-то боком связаны с сакральными циклами земли и луны. Когда она в очередной раз завела эту волынку, мне просто слов не хватило, чтобы достойно ответить ей, что я думаю по этому поводу. Наверное, это и к лучшему, потому что, по правде говоря, открой я тогда рот, и крупной ссоры с Друзиллой нам было бы не избежать. Для начала я бы посоветовала ей засунуть эти сакральные циклы себе в… сама знаешь куда, или сесть на них верхом и катиться к… в общем, туда же.
А вообще-то, Пенни, все это очень грустно. Я имею в виду печальную неотвратимость ежемесячного проявления того, что мое тело неспособно исполнить главнейшую функцию, ради которой оно и было придумано. Несколько месяцев назад у меня был такой случай: я поломалась на загородном шоссе М6. Ну, конечно, не я, а моя машина, но в общем-то вполне можно сказать, что и во мне в тот раз что-то сломалось. Сидеть и ждать приезда аварийной службы, не в силах предпринять что-либо самой, было просто ужасно. Я сполна ощутила никчемность и бессмысленность собственного существования: торчишь в целехонькой на первый взгляд машине, но заставить ее сдвинуться с места - это выше твоих сил и твоего понимания. (Да, кстати, потом выяснилось, что там что-то случилось с подачей топлива.) Мимо меня проносились тысячи, нет, миллионы машин, и все они - новые и старые, красивые и уродливые - все они двигались, то есть выполняли то, ради чего их сделали. Я же сидела на месте и лишь провожала их завистливым взглядом. По-моему, это просто метафора всей моей жизни. Проходит месяц за месяцем, я вновь узнаю, что моя биологическая машина по-прежнему не работает, а что нужно сделать, чтобы заставить ее функциони ровать нормально, мне по-прежнему неведомо. Попробуем развить уже имеющееся сравнение. По всей видимости, мне светит обращение за посторонней помощью, то есть неблизкая прогулка в поисках ближайшего телефона, который скорее всего окажется сломанным. Потом поездка на попутке к другому телефону, с которого до аварийной службы хрен дозвонишься. Когда же наконец они возьмут трубку, мне сообщат, что сейчас свободных бригад нет, что по моему идиотскому описанию посоветовать они мне ничего не могут и что я должна ждать мастеров у своей машины. Сколько? Этого не знает никто. Да, кстати: даже когда они приедут, то либо не смогут найти причину поломки, либо у них не окажется нужного инструмента, чтобы ее устранить. И все это время - представь себе, Пенни, такую картину - оставшаяся часть женской половины человечества будет со свистом проноситься мимо меня не просто в исправно работающих машинах, а в этих огромных штуковинах типа «рено-эспас», в которых сзади в три ряда установлено штук по восемь специальных детских сидений. Не слишком ли далеко я зашла в своих аналогиях? Возможно, но мне плевать, если это даже и так. Знаешь, я прекрасно понимаю, что иначе как хныканьем в жилетку эти рассуждения назвать нельзя. С другой стороны, если я не могу поплакаться в жилетку моей воображаемой подруге, то кому вообще тогда пожаловаться? Месячные проходят у меня ужасно, и к тому же на меня со все большей неотвратимостью надвигается сознание того, что весь этот кошмар, который я терплю по двенадцать раз в год с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, - все это напрасно. В общем, если выяснится, что вся моя водопроводно-канализационная система безнадежно испорчена и я бы ничего не потеряла, если бы мне, например, удалили матку еще лет двадцать назад, то мне будет проще умереть, чем жить, сознавая это.
