Книга Расплата - Ли Ванс

Прижав ко рту обе ладони, падре Виновски раскачивается на носках взад-вперед, охваченный отчаянием. Где-то на краю моего сознания проскальзывает восхищение изобретательностью Ромми, однако в то же самое время я решаю разобраться с ним.

— Что вы ему сказали? — спрашиваю я, надеясь, что Дженна по крайней мере не вдавалась в подробности.

Священник снова опускает голову и смотрит на мою рубашку.

— Полторы недели назад Дженна приходила готовить. После обеда мы играли в китайские шашки и болтали. Она сообщила мне, что попросила вас уйти.

— И?…

— И что она сделала все, что могла, — шепчет он. — Она обдумывала возможность развода.

Я опираюсь спиной на шкаф, чувствуя опустошение, хотя удивляться тут нечему. Кажется невероятным, что мы с Дженной дошли до этого. Мысль о том, что Ромми тайно злорадствует, из-за того что ему удалось выудить информацию из Виновски, оказывается последней каплей.

— Я любил ее, — с горечью говорю я. — Какие бы у нас ни были проблемы, сейчас это неважно. Она бы хотела, чтобы вы держали рот на замке. Все это только усугубит горе ее родителей. Я считал вас ее другом.

Секунду падре Виновски молча жует ртом, и из глаз его снова начинают литься слезы.

— Я тоже ее любил, — говорит он.

— Вы любили ее колбасу! — рявкаю я, так бесит меня его влажное лунообразное лицо. — А это не одно и то же.

Он напрягается и расправляет спину, будто я ударил его по лицу.

— Однако это вы встречались с другой женщиной.

Значит, Дженна сказала ему. Теперь мой черед опускать взгляд, и гнев мгновенно уступает место стыду.

— Вы сказали Ромми, что я изменял Дженне? — спрашиваю я через несколько секунд, поднимая взгляд, чтобы удостовериться в верности своих наихудших опасений.

Кюре кивает с каменным выражением лица.

— Дженна назвала вам имя той, другой женщины?

— Нет.

Я тру ладонью лоб, по шее сбегает струйка пота. Все это просто ужасно. Чертов Ромми. Я выпрямляюсь и беру себя в руки.

— Ну ладно, — говорю я. — Думаю, будет лучше, если О’Брайаны узнают все от меня. Я не хочу причинять им еще большую боль сегодня, но завтра же я первым делом нанесу им визит, чтобы извиниться и оправдаться. Думаю, после этого они захотят позвонить вам. Я разрешаю вам сообщить им все, что вы сочтете нужным.

— Думаю, вы не понимаете, — заявляет Виновски, и видно, что ему это неприятно.

— Не понимаю чего?

— О’Брайаны сейчас в соседней комнате. Детектив Ромми беседовал с ними вчера вечером. Они очень расстроены. Они попросили меня сообщить вам, что они не хотят вашего присутствия на похоронах. Если же вы будете настаивать, миссис О’Брайан говорит, что разоблачит вас с амвона.

Я чувствую: еще немного — и меня вырвет.

— Я уже объяснил ей, что у вас есть полное право быть здесь, — продолжает падре Виновски. — И я сказал ей, что как представитель Церкви я строго запрещаю любые несанкционированные высказывания с кафедры.

— И что она ответила?

— Она спросила моего мнения как друга Дженны. — Он поднимает руку и закрывает ею свой стоячий воротник; его взгляд неожиданно становится ледяным. — Я сообщил миссис О’Брайан, что детектив Ромми выдвинул достаточно убедительные доводы и что я разделяю ее позицию.

Недоброе предчувствие холодной рукой сжимает мое сердце: только сейчас мне приходит в голову, насколько отвратительными мои ошибки и грехи могут казаться в изложении Ромми. Наверное, раньше я не мог рассуждать здраво. Я иду к двери и всматриваюсь в маленькое ромбовидное окошко. Церковь полна людей, скорбящие суетятся в боковых проходах и у притвора. Я ни секунды не сомневаюсь, что мать Дженны сделает именно то, о чем грозилась. Я пытаюсь представить себе, как я встаю перед всем этим собранием, чтобы сознаться в грехах и объявить о своей любви. Однако мне даже с Теннисом тяжело говорить. Побежденный, я отворачиваюсь.

— Все зависит от вас, — заявляет падре Виновски. — Я с радостью поговорю с миссис О’Брайан еще раз, если хотите.

— Спасибо, конечно, — отвечаю я, и во мне снова поднимается гнев, — но я ухожу.

Из ризницы есть выход прямо на улицу. Священник машет головой в сторону двери.

— Хотите, я позову вашего друга?

— Нет. — Я не намерен уходить тайком. — Я выйду через ту дверь, через которую вошел сюда.

— Я буду молиться за вас, — примирительно сообщает Виновски, протягивая руку.

— Вы уже сделали для меня более чем достаточно, — говорю я, поворачиваясь к нему спиной. — И я бы не хотел, чтобы вы впредь утруждали себя.

Теннис вопрошающе смотрит на меня, когда я выхожу из ризницы.

— Мы уходим, — шепчу я, перегибаясь через первый ряд скамей.

— Что? — изумленно спрашивает он. — Почему?

— Объясню позже.

Я выпрямляюсь, поворачиваюсь к алтарю и подхожу к гробу. Положив на него обе ладони — дерево холодит мне пальцы, — я закрываю глаза и вызываю образ Дженны. Я вижу, как она сидит нога на ногу на затрапезной кушетке в нашей первой нью-йоркской квартире — той самой, на окраинах испанского Гарлема, которую мы сняли, когда Дженна поступила на юрфак. Она с улыбкой смотрит на меня, ее волосы блестят в солнечном луче, бьющем прямо в окно без штор, а на коленях у нее лежит газета. Я наклоняюсь к гробу и нежно целую его гладкую крышку. Дженнифер Мэри О’Брайан Тайлер, прощай.

Расправив плечи и не позволяя себе заплакать, я иду обратно по проходу, сосредоточившись на том, чтобы естественно двигать руками. Теннис быстро идет впереди меня и толчком открывает передо мной внутренние двери, чтобы я не сбился с шага. Когда мы выходим, срабатывают фотовспышки, и их свет ослепляет меня.