Внизу живет старый художник, он вообще никогда ни с кем не общается. Квартира у него большая, а повернуться негде, все картинами завалено, видно, не продаются. А напротив него молодая пара, темнокожие такие, из Индии, не знаю, женатые или нет, но мою работу оценили высоко. На нашем этаже мы и Ицик с братьями и родителями. Родители из Аргентины, но очень небогатые. Над нами одну квартиру снимают вчетвером студенты, эти меняются часто, и гостей к ним много ходит, но терпеть можно, а во второй Кармела. Француженка, хотя и из марокканок, и по-французски хорошо умеет.
Вот она нас встретила прямо как родных, пирог принесла на новоселье, другие разные свои блюда носит к субботе, вообще помогает. Когда моя на работе, заходит, шутит всегда, чтоб, говорит, тебе скучно не было. Был бы я здоровый, она бы, конечно, поскромнее себя вела, а инвалида навестить – доброе дело перед Господом.
А я и не против, разведенная, на удивление без детей и совсем еще не старая, максимум сорок, и одевается, следит за собой, не то что моя Татьяна. Впрочем, мне моего возраста тоже никто не дает, ну, в стоячем положении, конечно, фигура не та, но когда сижу, да побритый-помытый, и плечи у меня широкие, разработанные, а что касается лица, Татьяна всегда мне говорит «ты мой красавец». Преувеличивает, понятно, от привязанности, но все же.
Вот Кармела и звонит, я ее звонок знаю. Не до нее сейчас, но, с другой стороны, все-таки человек в доме, если вдруг снова придут. Кроме того, отвлечься немного, успокоиться.
Сел в свое инвалидное кресло, хотя настоящей потребности в нем не ощущаю, и покатил к двери. На всякий случай проверил через глазок, она ли и одна ли. Входит веселая, несет миску с чем-то, очень кстати. Миску мне в руки, чмокнула меня в щеку и прямо к станку.
– Ах, – говорит, – ты уже закончил!
Этот коврик ее заказ был. Хватает его, вертит, щупает, ахает:
– Какой красивый! И узор какой необычный!
Мишен-ка, – это она так меня научилась называть, – ты молодец!
Я миску поставил на стол, даже не посмотрел, подъехал к ней, хочу коврик у нее забрать, говорю:
– Я его испортил, он не годится.
– Нет, нет, – опять меня в щеку, – годится, годится! И прижимает коврик к груди обеими руками, не драться же с ней.
Я говорю ей убедительно:
– Кармела, ну, посмотри сама, вещь с дефектом.
– Где? Развернула немного коврик, но держит крепко, двумя горстями.
– Вот, видишь, как я тут напутал. Я не могу такое изделие сдать заказчику, это подрывает мою репутацию. Отдай, я тебе другой сделаю, еще лучше.
Увернулась от меня, кружится по комнате, кобыла такая, девчонку из себя строит:
– А я хочу этот! А я хочу этот!
Флиртует, значит, со мной. Все потому, что чувствует себя в безопасности. Говорю уже совсем серьезно:
– Кармела, отдай коврик. Пожалуйста.
– Не отдам! Не отдам!
– Да зачем тебе бракованное изделие? И размер меньше, чем ты просила.
Остановилась, поглядела на коврик и снова прижала к груди:
– Что размер! У меня будет особенная вещь. Красивая, но с брачком, совсем как ты.
И улыбается, думает, это мы с ней шутки шутим. Не знает, до чего некстати.
Я подъехал к ней, взялся за коврик, тяну – не отдает, смеется, и пятится к двери, и меня на кресле за собой тащит. А дернуть как следует боюсь, порвется, да еще в самом опасном месте, где я в спешке слабо заплел. Я с кресла слез, сразу согнулся, конечно, но коврик не выпустил.
Так мы и за порог вышли, на площадку, она смеется-заливается, какие у них тут голоса резкие, никак не привыкну. И начала пятиться вверх по лестнице, а я следом, коврик не выпускаю. Не могу я ей позволить, чтоб унесла.
Очень физически сильная женщина, два раза в неделю ходит в спортзал упражняться на снарядах и мою подбивала, но я не одобрил. Короче, так и дотащила меня прямо до своей квартиры. Толкнула дверь своим мускулистым задом, втянула меня внутрь и дверь ногой захлопнула.
Стоим мы с ней у двери, оба дышим, оба за коврик держимся, я ей лбом в ключицу уперся. Она уж не смеется, а говорит низким голосом:
– Так тебе этот коврик нужен? Обратно получить хочешь?
– Хочу, – говорю.
– А больше ты ничего не хочешь?
Хотел было я сказать, нет, мол, больше ничего, только отдай, но догадываюсь, что это может вызвать отрицательную реакцию и совсем не отдаст. Взял и поцеловал, что у меня прямо у рта находилось, в вырезе пониже шеи. Некоторые женщины от этого очень расслабляются, рассчитываю, что отвлечется и отпустит коврик. Но нет, одной рукой держит крепко, а другой схватила меня за пояс и потащила дальше в квартиру.
13
Да, скажу я вам, француженка.
Не зря про них говорят, хоть и из марокканок. Это тебе не то что русская квашня, распласталась, перетерпела, поохала для порядка, и в храп. Положим, Татьяну я не упрекну, она только последнее время как-то прохладно, не вижу прежнего энтузиазма, возраст или что, а в целом всегда старается. Но тут стараться мало, тут еще и талант нужен.
И вот что интересно, лежу я с Кармелой этой, и нисколько мне мое тело не мешает – ни шею мне не ломит, ни спина не болит, вроде как даже распрямился немного, вроде как гибкость какая-то появилась.
Я ведь сколько лет уже привык всегда снизу, и без особой активности с моей стороны, а она мне на низ перейти не дает, на себе держит, но ни секунды спокойно не полежит, ерзает подо мной, вьется, как угорь, позы принимает, приспосабливаться ко мне даже и не думает, но возбудила дальше некуда.
Потом вывернулась из-под меня, с кровати сползла и стала на колени, руки и голову положила на кровать, а ко всему миру задом. Я смолоду сколько раз Татьяну просил, чтоб так, но она нет, не соглашалась, говорила, что мы, собаки, что ли, теперь уж и просить перестал, думал, где мне теперь. А с этой сразу пристроился: я вогнутый, а она так же выгнулась, тело в тело как ложка в ложку, лучше не придумаешь.
Я уж и не помню, когда я больше одного раза мог. Правда, она еще и разозлила меня.
– Что это ты, – говорит, – такой голодный, жена давать не хочет? Или не может?
И хохочет опять. Обидно мне стало, и за Татьяну, и за себя, ах ты, цаца какая, самой-то небось и объедков чужих нечасто достается, вон как в меня вцепилась. У меня хоть Танечка, да своя, а у тебя кто, ну, думаю, отделаю ее по-нашему.
Но про коврик, между прочим, не забыл. Она увлеклась и из рук выпустила, но он валяется на полу по ту сторону кровати, я сам тружусь, а сам думаю, как только кончим, доползу и схвачу, пока она очухивается.
Но какое там кончим! Она вдруг, прямо посередине второго действия, бормочет:
– А теперь, золотко мое, покатаешься на лошадке. Держись крепче!
