В институте все они пили. Точнее, выпивали. По праздникам, по случаю, по поводу, со стипендии.
Пили старую добрую водку – «Пшеничную», «Русскую», «Особую». Пили дешевый портвейн, сухое вино, привозимую грузинами чачу, привозимую болгарами ракию, украинцами горилку.
Иногда втихую сливали спирт в операционной из больших банок толстого стекла, где лежали на подстеленных бинтах катушки шовного материала. Спирт этот на вкус отдавал тряпкой бинта и назывался «бинтовкой».
«Бинтовку» Катя не пила.
Она вообще пила плохо. Мало и неумело. Быстро пьянела и хотела спать. Утром маялась головной болью, была зла и противна сама себе.
Его иногда видела «после вчерашнего» – помятого, с красными глазами, небритого. Но слава пьющего за ним водилась.
8
– …Как вас зовут? – напомнил о себе фальцет.
Надо было выбирать: либо называть свое имя и тем самым продолжать знакомство, либо хамски прерывать беседу.
С откровенным хамством у Катьки всегда было плохо, пришлось назваться:
– Миронова Екатерина Сергеевна. Россия, Санкт-Петербург.
Поярков побулькал из бутылки в свой стаканчик, понюхал содержимое и благородно протянул Кате:
– А мое вы уже знаете…
Будто нисколько не сомневался в том, что она прочитала его данные в паспорте. Уличенная, Катя сочла за лучшее не усугублять.
– Угощайтесь. За знакомство. Я ведь тоже из Питера.
Вот радость-то! Это, значит, с ним еще от Франкфурта лететь придется…
Пить вместе с Доярковым совершенно не хотелось. Катя слегка поморщилась и коротко отказалась.
– И напрасно, очень даже неплохой джин. Может, вам водичкой разбавить? – Поярков принялся размахивать руками, подзывая стюардессу. Девушка подошла строгая и неприступная, готовая категорически отказать в спиртном.
Но пассажир попросил всего лишь тоника. Взял принесенный стакан и протянул Кате:
– Запейте. Нет? Зря, «Гордонс» местного разлива, но хороший. Там, в Кейптауне, какая-то очень мягкая вода из горных источников. Слышали об этом? А пиво, какое там пиво!..
Последние слова Поярков произнес совсем заплетающимся языком.
– Извините меня, но я, наверное, посплю, – тонко намекнула Катя. Подумала-подумала и пересела в крайнее кресло, у прохода.
Пояркову хватило ума не комментировать. А, может, просто не хватило сил…
Вместо этого он тихо, сам с собою, еще выпил, громко икнул, запил тоником из принесенного для Кати стакана, обливая сливочного цвета тонкий джемпер и растирая ручейки рукой по груди.
Катя, с детства не раз слышавшая, что с бедой надо переспать, закрыла глаза и, понадеявшись на лучшее, заснула.
9
…Его приятеля звали Димкой.
Они познакомились невзначай, в очереди в библиотеке. Получив учебники, вышли на улицу и стояли еще под пышной липой, обсуждая учебу, преподов, нашумевший фильм, Апдайка в «Иностранке». Перескакивали с одного на другое, передавая друг другу темы, как мячик в теннисе. Пас, пас!
Когда на горизонте показался Он, мячик разговора вылетел за поле, исчез в траве. Катя торопливо попрощалась и, сославшись на неотложные, внезапно возникшие дела, бросилась бежать куда глаза глядят. Поскорее отсюда. От Него.
Встречая Димку одного, она всегда махала издали рукой, подходила, болтала запросто, весело смеялась с ним и над ним, беззлобно подтрунивала.
Но если Димка шел с Ним, она старалась делать вид, что не видит их странную пару – Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель, – и тогда Димка сам непременно ее окликал. И ничего не оставалось делать, как подходить на непослушных макаронных ногах, стоять и тупо кивать китайским болванчиком. Выдавливать из себя банальности, краснеть из-за ерунды, хоть Он практически никогда сам не заговаривал с Катей, только смотрел. А чаще и не смотрел вовсе – курил, копался в сумке, отвлекался на разговоры с кем-то еще. Бирюк.
Вдвоем с Димкой, без этого Мефистофеля – такого притягательного и пугающе опасного, – Кате было интересно и весело. Она не вела себя дубина-дубиной, не краснела без повода, а выказывала себя особой образованной, сообразительной и чуточку надменной. Не одергивала поминутно полы безупречного белого халата, не теребила рукой пуговицы на пальто, не елозила взад-вперед замочком «молнии» на куртке, а стояла, как все нормальные люди стоят, и не мешали, не становились врагами собственные руки и ноги…
Такое положение дел было попросту невозможным, и они втроем будто пришли к уговору дружить по двое. Он с Димкой и Катя с Димкой. И никак иначе.
По двое отчего-то все получалось.
Тем более что по утрам в институт они ехали с разных сторон: Он на автобусе, а Катя с Димой на трамвае. У них с Димой был уже «свой» трамвай, шесть дней в неделю в одно и то же время подбиравший их на своих остановках. И Кате непременно нужно было садиться во второй вагон и в последнюю дверь, где поджидал ее на задней площадке верный товарищ Димка.
Иногда после занятий – или вместо них – они куда-нибудь ходили вдвоем. В кино, в Эрмитаж на выставки импрессионистов и костюма от Ив Сен-Лорана, в Манеж на Глазунова. Димка хорошо разбирался в искусстве, да и во многих других вещах он разбирался лучше Кати. Он не навязывал своего мнения и не нудил, толково разъяснял.
