— Э-э, — сказал Вадим.
Она обернулась, не успев смахнуть с подразумеваемых достоинств лица выражения острейшей брезгливости.
— Вот блядство, — обратилась обложка к Вадиму. — Одно крепкое.
И, вновь утратив к этому неурочному пришлецу из внешних пределов малейшую тень интереса, обогнула его, чуть задев подразумеваемой хрупкости плечиком, и скрылась на кухне. Вадим, зверея, последовал. Теребя нижнюю губу (подразумеваемой пухлости и яркости), Лада покачивалась перед разверстым эпическим рефриджерейтором. Брезгливость на обложкиной физиономии сменялась смертной безнадегой. Вдруг Лада птичьим движением изъяла с полки темно-бурую емкость, на лице ее, как язычок зажигалки, вспыхнула и погасла мимолетная надежда. Емкость разочарованно шмякнулась о плитку и целенаправленно покатилась к вадимовым ногам. «Пряный соус соя». Обложка бессмысленно проследила путь пряного соуса. Запнулась на ботинках. Вскарабкалась взглядом выше.
— Упс, — она безрезультатно попыталась сфокусировать взгляд. — Слушай… Ты… У тебя пива нету?
Обалдевшего Вадима хватило только на то, чтобы молча помотать головой.
— Хуево, — резюмировала Лада, вороша и без того растрепанную густую гриву редкого, как магический зверь единорог, существа, именуемого «натуральная блондинка». — Ты… э… за пивком сходи, а?
Это было хамство той концентрации, которая нечувствительно переходит в агрегатное состояние благородного абсурда. Подчиняясь его властной кафкианской силе, Вадим тихо и безропотно пересек холл, лестничную клетку, спустился по лестнице, — и лишь во дворе, меж североамериканским седаном и южнокорейским купе, осознал кретинизм ситуации. От души пнул мидл-классовое колесо купе, шарахнулся от истерически ойкнувшей сигнализации и решительно зашагал к своей остановке. В полутора метрах от жестяного вымпела с перечнем автобусных номеров имелся полупрозрачный коробок продуктового киоска. Вадим презрительно посмотрел на него. Зашел.
— Какое у вас пиво самое дешевое?
Продавщица равнодушно покосилась на ценники:
— Пилзенес.
Вадим вспомнил давешнего автобусного пролетария. И мстительно ухмыльнулся про себя, вслух отмерив:
— Одну.
Спонтанная диверсия, впрочем, пропала втуне. Лада выдернула бутылку у него из рук и, абсолютно игонируя нищую этикетку, зарыскала взглядом по кухне в поисках, очевидно, открывашки. Выдвинула какой-то ящик, пошарила. Ничего не обнаружив, уперла бутылочную крышку в край зеркально-полированного стола и с неожиданной результативной четкостью припечатала ее холеной ладошкой. Крышка затенькала под мойку. Нетерпеливо сдув обильную бежевую пену, обложка приложилась к горлышку. В один присест уговорила треть. Утерлась. Облегченно фыркнула. Лицо ее обретало осмысленность.
— Кайф, — констатировла она, перемещая уже разумный взгляд на Вадима. — Так чего ты, говоришь, пришел?
3
Мурашки. Рыжие лесные Formica rufa, красногрудые древоточцы Camponotus herculianus, семейства Leptothorax, листорезы вида Atta cephalotes, фараоновы Monitorium pharaonis. Когда они, рыжими и черными, артериальными и венозными колоннами двигаясь под кожей от кончиков, от подушечек пальцев рук и ног, от точек, где в спиральный водосточный водоворот сворачивается дактилоскопическая галактика, вдоль гулких трубчатых туннелей плюсневых и пястных костей, через транспортные узлы запястий и голеностопов, дорожные развязки локтевых и коленных суставов, по пересеченной местности мышц, добрались до плечей и бедер, и, помедлив, сконцентрировавшись, с четырех сторон по геометрическим диагоналям устремились в точку пересечения, в место встречи, в солнечное сплетение, и соединились, сплавились, аннигилировали, взорвались — концентрически и алчно рванулась вкруг жаркая взрывная волна, чертя, как чертит плоскую версию окружающего мира луч радара, изнутри контуры ее туловища, и контуры континентов внутренностей, почки, печень, желудок, поджелудочная, селезенка, мочевой пузырь, тонкий и толстый кишечник, матка, влагалище, сердце… — сердце, выждав одну двадцать пятую мига, торкнулось изнутри в грудину, и диафрагма прогнулась в первый раз, раздвинув шпангоуты ребер и с новеньким хрустом впустив воздух в слипшиеся целлофановые мешки легких, и кровь, подрагивая, с турбинным гулом ввинтилась в плечеголовной ствол, в сонную артерию, вошла в обесточенный мозг, и мозг налился, затрепетал, накалился вольфрамовой нитью, вспыхнул, — она открыла глаза. Перед глазами была бесконечная, бесконечно далекая арктическая равнина.
Она села рывком.
Жопа мерзла. Она глянула вниз. Осклизлый мрамор. Плита. Она повела головой вправо, влево. Синюшные сумерки. Взболтанный взвешенный полумрак. В нем растворяются, уходя ровными рядами, идентичные прямоугольники. Под ней — такой же.
Она потрогала себя. Ее не было. Под стеклянными пальцами бесчувственно пружинила резина. Рука пощупала мягкую прогибающуюся впадинку под горлом. Сползла с треугольных ключиц. Помяла компактную круглую грудь. Осторожно потеребила острые, чуть косящие соски. Стекла по холодным каменным долькам пресса. Дошла до пупка. Из пупка вырастала прохладная металлическая цепочка. Пальцы бегло перебрали мелкие звенья. Добежали до увесистой устрично-гладкой луковицы.
Щелк.
Крышка откинулась.
Дробно запрыгали по мрамору, скатываясь на твердый пол, звонкие муляжи аккордов «Рул Британия».
Воспаленные фосфорические глазки циферблатов уставились зло. Пять.
На самом большом стрелка вперилась в зенит. На трех младших — в надир. И лишь на самом маленьком — педантично считала секундные деления.
100 %
0
0
0
0.10 0.11 0.12
Она защелкнула устрицу и спрыгнула.
Щербинки пола колко ткнулись в узкие ступни. Резиновое тело вдруг неподконтрольно, самовольно раскрутилось жесткими жгутами конечностей, отлилось и затвердело в боевой стойке богомола: стопы под прямым углом, упругая рама ног, несущая правая — коленом вперед, взведенная, готовая к круговому хлесткому удару левая — далеко назад, опасно скрюченные пальцы разведенных на полметра, развернутых ладонями друг к другу рук крепко сжимают и готовы вытолкнуть навстречу внезапностям невидимый тяжелый продолговатый цилиндр.
0.15 0.16 0.17
Волевым насилием она смяла себя, как неподатливую, с холода, пластилиновую фигурку. Огляделась еще раз. Равнозначные линейные прямоугольники равнозначно разлинеили пространство. Нет разницы между «вперед» и «назад», «право» и «лево», «запад» и «восток», «юг» и «север». Пойди туда — все равно куда. Она пошла все равно куда. В первое подвернувшееся прямо. Прямоугольники отцеживали пространство в унисон стрелке, цедящей время.
0.21 0.22 0.23
Она шла, и плоская прицельная сетка окружающей нереальности, нарастив критическую массу шлепающих босых шагов, стала расслаиваться на измерения и набухать деталями. На прямоугольных мраморных столах покоились тела, фрагменты тел, фрагменты фрагментов.
