Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
Ксения взглянула на Ивана и замолчала. Не нужно, наверное, было этого ему говорить, поскольку после того, как были произнесены эти слова, их встречи стали происходить все реже и реже. А потом она сказала, что между ними ничего быть не может. Сама сказала. Словно отвечая на тот вопрос Ивана. Откровенно, честно и очень больно…
– Но почему?! – едва не взвыл от горя Иван.
Вопрос, который в подобной ситуации задавал едва ли не каждый мужчина, не всегда находил понимание и откровенный ответ со стороны обожаемой женщины. Не нашлось слов и для раненого сердца Ивана. Ксения промолчала, только как-то странно посмотрела ему в глаза, ну, примерно так, как смотрят взрослые на детей, и передернула плечами…
Настанет день, и ты меня поймешь,
Но, признаюсь, сейчас мне горько очень.
Надолго этот день, наверное, отсрочен,
Из откровенности пока выходит ложь.
А знаешь, из окна мне виден горизонт за пашней,
Видны заката алые тона,
И тает день, как таял день вчерашний…
Дорога серая видна.
Какая тишина лежит в объятьях сада,
Как вечер тающий безгласен и хорош!
Я у него учусь молчанью. Так и надо.
Из откровенности выходит только ложь.
Эти стихи были вложены в почтовый конверт, который принес в один из воскресных дней шустрый мальчишка:
– Барышня с Зубовского бульвара вам велели передать… А еще просили более ее не беспокоить.
Больше не было написано ни строчки. Это означало конец счастью, и без того зыбкому и мимолетному.
А однажды он увидел ее и того высоколобого с усищами, который читал стихи про Адама и Еву. Они выходили из кондитерской, той самой, у входа в которую он столкнулся с Ксенией. Высоколобый что-то нежно нашептывал на ушко девушке, а она в ответ счастливо улыбалась. Ей было щекотно от его усов, но она не отстраняла лица…
Потом была яркая вспышка. Так мгновенно загорается ярость, которую уже не потушить и не удержать. Не помня себя, Иван набросился на усатого, повалил его и стал душить. Тот сопротивлялся, что более усиливало ярость Ивана. Он не слышал свистка полицейского, не чувствовал, что кто-то с силой тянет его назад за плечи, и только почувствовав удар, обернулся. Это полицейский огрел его своим кулаком по затылку. Иван с детства был приучен давать сдачу и ответил полицианту «от всей души». Да так, что своротил ему набок челюсть и повредил глаз. Потом прибежали еще двое служителей порядка и благочиния, так же худо пришлось и им. А затем его повязали и повезли сначала в полицейский участок, а оттуда – в следственную тюрьму. На суде, принимая во внимание его состояние ажитации, ему дали три с половиной года и упрятали в исправительное арестантское отделение. А ведь могло быть и гораздо хуже.
После этого Иван озлился на весь мир. И то, что творилось у него на душе, не всегда было понятно и ему самому. Куда уж до нее посторонним, пусть даже и судебным следователям по наиважнейшим делам…
Первым, кого Воловцов вызвал в свой кабинет после того, как ему поручили расследовать дело о двойном убийстве, был Гаврилов. Кое-что из личной жизни подозреваемого Ивану Федоровичу было уже известно, а потому он полагал значительно продвинуться в расследовании. Посадив Гаврилова напротив себя на большой деревянный табурет, заговорил:
– Я бы хотел, чтобы вы вспомнили весь день пятнадцатого декабря прошлого года. Как вы его провели, что делали, с кем виделись.
– Нешто я могу помнить, что было без малого год назад? Вы, однако, шутник, господин следователь, – иронично проговорил Гаврилов и прямо посмотрел в глаза Воловцову. – Вот вы, к примеру, сможете припомнить, как вы провели, что делали и с кем виделись, скажем, четырнадцатого марта прошлого года? – почти повторил он слово в слово вопрос судебного следователя.
– Если того потребуют важные обстоятельства, мне прийдется вспомнить, – ответил Иван Федорович, сделав ударение на слове «прийдется». – И вам придется, поскольку я задаю вам этот вопрос не из праздного любопытства. Тем более что на подобный вопрос вы уже отвечали начальнику московского сыска господину Лебедеву…
– Отвечал, – невесело согласился Гаврилов. – Только это было год назад. И с тех пор утекло много воды. Тогда я помнил, а сейчас нет.
– Ну, не так уж и много, – сдержанно заметил Воловцов. – Кроме того, если вы не хотите на свою голову неприятностей, то вам прийдется мне отвечать…
– А что, открылись новые обстоятельства этого дела? – издевательски понизил голос до шепота Иван и даже приблизил свое лицо к лицу Воловцова. И в глазах Гаврилова Иван Федорович увидел злые огоньки. Так, верно, светятся глаза у волка, когда он выходит на охоту в голодную пору…
«А не прост этот Ваня, – подумалось Ивану Федоровичу. – Знает юридическую терминологию и вполне к месту пользуется ею. Впрочем, он мог «подковаться» у воров, когда отбывал срок в исправительном арестантском отделении…»
– Вы имеете в виду дело о двойном убийстве в доме Стрельцовой? – спросил Воловцов как можно спокойнее.
– Это не я. Это вы имеете в виду это дело, – криво усмехнулся Гаврилов. – Так вот, заявляю вам, что к этому и прочим убийствам я не имею и никогда не имел никакого отношения…
– Тогда вам не составит труда ответить на мои вопросы, – как можно благостнее резюмировал реплику Гаврилова Воловцов. – Итак: как вы провели день пятнадцатое декабря прошлого года?
– А вы разве не ознакомились с протоколом моего допроса? – спросил Иван, скрипнув табуретом. – Там же все подробненько так расписано!
– Ознакомился, – ответил Воловцов. – Но допрос этот снимал не я, и потом, бумага – далеко не живой человек, мне хотелось бы самолично все услышать от вас.
– Ну, а мне к протоколу добавить нечего… – буркнул Гаврилов.
– Это мы еще поглядим, – заметил Иван Федорович и вдруг резко спросил: – Кто может подтвердить, что в половине девятого вечера, плюс-минус четверть часа, вы находились дома?
– Я уже вам сказал, что добавить к протоколу мне нечего…
– А я еще раз спрашиваю, – Иван Федорович начинал уже злиться. – Кто может подтвердить?
– Груня может подтвердить! – почти выкрикнул Иван.
– Эта ваша работница?
– Да!
– Вы сожительствуете с нею? – поднял на допрашиваемого взор Иван Федорович.
– Что?!
– Я спрашиваю, вы сожительствуете с нею? – Воловцов свел брови к переносице, напустив на себя (как ему самому казалось) непримиримую строгость.
– Нет, – ответил Иван. И… соврал. Груня уже не была девственницей. С той самой поры, как Иван вернулся из арестантского отделения. Он не был наполнен радостью освобождения, что обычно происходит с сидельцами, отбывшими немалый срок в заключении. Не вздыхал полной грудью воздух свободы. Не бросился в загул с приятелями, вином и девками, чтобы хоть немного компенсировать потерянное время и удовольствия. Ничего такого не было и в помине! Иван вернулся из арестантских рот злой. С ненавистью, кипящей у него внутри, как строительный вар в чугунном котле.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
