его Валя Черт, помедлив, кинулся за ними.
Торопясь, толкая друг друга, ребята просовывали руки в разбитые оконца, хватали пачки печенья, конфеты, папиросы, сигареты и совали за пазуху. Затем опять торопливо лезли в ларек. Робка зацепился за острый осколок стекла, торчавший в окне, порвал рукав куртки и рубаху, сморщился от боли — из пореза густо пошла кровь.
- Отваливаем, братва, — шепнул Валя Черт, и все трое метнулись через улицу к подворотне.
В углу двора был черный ход из овощного магазина, и там, за пирамидой пустых бочек, поставив на попа деревянный ящик, Гаврош разделил добычу. В каждой кучке — поровну сигарет, папирос, конфет и печенья.
Свет фонаря над черным ходом тускло освещал всю компанию.
- Кто не курит — табак отдай курящему, — сказал Гаврош и от двух кучек отделил пачки сигарет и папирос. — Справедливо?
- Справедливо... — вздохнул Володька Богдан.
- Забирай добычу, соловьи-разбойники! — ухмыльнулся Гаврош, руки ребят потянулись к конфетам и печенью.
И тут Гаврош увидел кровь на руке Робки, спросил встревоженно:
- Ну-ка, че это у тебя с рукой, Роба?
- Порезал…
- Ух ты-ы, здорово. И молчит, как Зоя Космодемьянская. — Гаврош осмотрел рану. — Пошли ко мне, перевяжем. — Рассовав свою долю добычи по карманам, он первым шагнул в темноту.
Идти было недалеко — до Кадашей, а потом коротким переулком до длинного двухэтажного деревянного барака. Гам, на втором этаже, Гаврош жил с матерью.
Поднялись по деревянной скрипучей лестнице со стертыми ступенями. Гаврош толкнул дверь, которая никогда не запиралась, включил свет в коридоре и, обернувшись к ребятам, приложил палец к губам. Гуськом они прошли на цыпочках по коридору, и Гаврош открыл предпоследнюю дверь.
Мать Гавроша не спала. Она одиноко сидела за столом, курила, глядя в темное окно. На столе — наполовину порожняя бутылка водки, крупно нарезанная селедка на тарелке, кружки красного лука, черный хлеб, несколько граненых стаканов.
- Где шляешься, полуночник? — не оборачиваясь, спросила мать. Звали ее Катериной Ивановной, припомнил Робка, остановившись на пороге.
- А ты чего не спишь? — спросил Гаврош. — Или кто в гостях был?
- Ну был... тебе-то что?
- А кто был? — Гаврош пальцами подцепил с тарелки кусок селедки, кинул в рот, смачно зажевал.
- Петрович заходил…
- Какой Петрович?
- Денис Петрович. Освободился он. Привет от отца привез.
- A-а, этот... Я чего-то плохо его помню... — Гаврош осторожно налил из бутылки в стакан, быстро выпил, кинул в рот еще кусок селедки.
Валя Черт, стоявший у двери вместе с Робкой и Богданом, завистливо проглотил слюну.
- Что ты за ораву привел? — мать наконец повернула голову, уставилась на ребят тяжелым, мутноватым взглядом.
- Робка руку порезал, перевязать надо, — беззаботным тоном проговорил Гаврош.
- Ну-ка покажи, — приказала Катерина Ивановна, и Робка послушно подошел, показал руку.
- Сейчас…
Она встала, ушла во вторую комнату — маленькую каморку, служившую матери Гавроша спальней, скоро вернулась оттуда, неся пузырек с йодом и бинт.
- Давай сюда руку... — приказала она и сама притянула Робку к себе, полила рану йодом, стала ловко забинтовывать, спросив между делом: — Где тебя угораздило?
- На стекло упал... — сказал Робка. — Споткнулся в темноте…
- Споткнулся... — повторила Катерина Ивановна. Она завязала узелок, расправила рукав рубашки, спросила: — Жрать хотите?
- Да нет... мы вообще-то сытые…
- Сытые... — повторила Катерина Ивановна, поднялась и пошла к двери, шаркая растоптанными тапочками. — Эй, Черт, а ты чего стоишь у входа как бедный родственник? Проходи.
- А выпить можно, теть Кать?
- Подождите, щас картошки поджарю, — и Катерина Ивановна скрылась в коридоре.
Валя Черт кинулся к столу, быстро налил в стакан.
- А мне, чертило! — рявкнул Гаврош. — Ну жлобяра!
Валя Черт налил во второй стакан.
- А ребятам?! Ну ты и портянка, Черт! — возмутился Гаврош.
- Я не буду... — поспешно сказал Володька Богдан.
- Вольному — воля, спасенному — рай! — весело ответил Валя Черт. — А ты, Роба?
- Могу... — пожал плечами Робка.
Водку разлили в три стакана, быстро чокнулись и выпили. У Робки перехватило дыхание, он часто заморгал, раскрыв рот. Валя Черт показал на него пальцем и засмеялся:
- Во дает Роба!
- Водичкой запей, — посоветовал Гаврош и плеснул из графина в стакан. Робка схватил стакан, жадно выпил, отдышался…
- Редко пьешь, Роба! — усмехнулся Валя Черт. — Чаще надо, тогда легко проходить будет!
В груди у Робки стало горячо, в голове как-то просветлело, и куда-то уплыли тревога и напряжение — стало легко, даже весело.
- Прижилась? — весело спросил Гаврош. — Я не вижу! Теперь закуси! — Он опять-таки пальцами взял кусок селедки, протянул Робке. Тот взял, быстро съел селедку, потом осмелел и отломил кусок хлеба.
- А ты чего такой непьющий, Богдан? — насмешливо спросил Валя Черт.
- Да так... не люблю.... — пожал плечами Богдан.
- Кто не курит и не пьет, того Боженька прибьет, — вновь засмеялся Валя Черт.
- Че ты все ржешь, Черт? — поморщился Гаврош. — Как дурачок какой-то!
- А че мне, плакать, что ли? — удивился Валя Черт. — Пусть фраера плачут.
- А ты кто? Вор, что ли?
- Ну не вор, но и не фраер, — помрачнел Валя Черт.
- Шпана ты приблатненная, — усмехнулся Гаврош и ушел в маленькую комнату. Скоро он вернулся оттуда с гитарой, пощипывая струны.
Вообще-то Гаврош был парнем красивым — высокий, широкоплечий, с большими черными блестящими глазами, в которых вечно плясали озорные чертики, нос прямой, губы красивые, резко очерченные. Что-то отчаянное, бесшабашное было во всем его облике. И это Робке подсознательно нравилось. Такие люди притягивают к себе, подчиняют, чем и опасны. Но это Робка понял позднее.
В комнату вошла Катерина Ивановна со сковородкой, на которой шипела маслянистая картошка.
- Ого, всю водку вылакали! — покачала головой Катерина Ивановна. — Шустрые ребятки!
- Маманя, отсохнет та рука, которая себя обманет! — Гаврош ущипнул струны, пробежался по ним пальцами и негромко запел:
Идут на Север срока огромные,
Кого не спросишь — у всех Указ,
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз!
Катерина Ивановна поставила сковородку на
