Но радость от скорого дембеля омрачало одно «но». Которое внастоящую минуту вызвало его в кабинет. В сейфе у «но» хранилась некая позорнаябумажка. Подписка о негласном и добровольном сотрудничестве. Написал ее Шаманпосле недельного пребывания в ШИЗО, где прежний кум со своими операмиобрабатывал его спину и внутренние органы специальными массажерами из жесткойрезины. Пришлось сделать нелегкий выбор между здоровьем и горской честью.Казбек выбрал здоровье. И его можно понять: здоровье не вернешь, а честь, впринципе, можно. Но перед тем, как письменно признаться в любви к администрациии доказать, что эта любовь идет от сердца, Шамаев прохрипел, отхаркиваяськровью, где спрятана общаковая наркота. То есть совершил косяк —проступок, недостойный почетного звания бродяги. За это Казбеку грозило суровоенаказание — смертная казнь через заточку.
Но, если уж быть до конца объективным, к Шаману применялисьне только методы устрашения. В случае, если он добросовестно послужит делуисправления оступившихся, Казбеку пообещали «удочку» — условно-досрочноеосвобождение. Мелочь, но приятно.
Само собой, этот порочащий репутацию факт был скрыт отлагерной общественности. Поэтому Шаман пользовался в лагере кое-какимавторитетом, особенно среди земляков-кавказцев. Мало того, вышедший недавно наволю Паша Клык доверил ему присматривать за карантином. У каждого авторитетногобродяги имелся свой объект для присмотра. Шаману достался карантин. Сумрак нестал тасовать министерские портфели, чтобы не вносить раздрай в зоновскийистеблишмент, и оставил Казбека при должности.
С Сумраком у Шамана отношения исторически не сложились. Ивовсе не из-за национальности или вероисповедания. Никакой ксенофобии. Это вбольшинстве — вторично. В глубине тонкой восточной души Казбекрассчитывал, что Клык оставит положенцем именно его, а не этого вышибалу. Игорько переживал по поводу случившегося, пуская по ночам скупую слезу в ватнуюлагерную подушку. Один раз попробовал выступить с протестом. Правда, все вышлоспонтанно, без предварительной подготовки. Как-то, перепив контрабандногоспирта, Шаман решил повоспитывать работягу-мужика. И не только обидным словом,но и делом. Надо сказать, что Казбек здоровьем обижен не был, с десяти летзанимался вольной борьбой, поэтому даже в крепком подпитии имел явноепреимущество. Избиение остановил появившийся положенец. Разгоряченный Шаман скриком «Да кто ты такой?!» попытался схватить Сумрака за шею, но нарвался надобротный удар кулаком в «витрину». Не дав кавказцу опомниться, Витя сорвал состены барака огнетушитель и разрядил в него весь запас пены. Потом велел«торпедам» — крепким «шестеркам» — увести Шамана в койку, отсыпаться.С пьяным — никаких разборок. На следующий день Сумрак собралблаткомитет — совет старейшин и устроил третейский суд. Сначала избитыймужик рассказал, как было дело. Так и так, после отбоя притащился пьяный Шамани учинил беспредел. Потом слово дали обвиняемому. Шаман ничего объяснять не стал:
— Бухой я был… Не помню ни хрена.
Положенец, ухмыляясь, посмотрел ему в глаза:
— А тебя ж вчера поимели, Казбек… Ты теперь у наспетушок…
— Ты чего, Сумрак?! Не было такого!!
— Значит, кое-что помнишь?..
— Не путай рамсы! — Шаман попытался перейти внападение. — Мужик пургу гонит!
— Пока ты гонишь… Не баклань…
Витя подошел к понурившемуся Казбеку и отвесил ему звонкуюоплеуху. Оскорбление — дальше некуда. Ответить Шаман не посмел, его бы тутже, на месте, приговорили и привели приговор в исполнение. Но обиду смертельнуюна положенца он затаил. И теперь активно подыскивал момент для сверженияобидчика с трона. А момент настанет, когда Сумрак сам совершит какой-нибудьпозорный косяк и лишится власти. И к этому надо стремиться. Этому надопоспособствовать. Но в открытую войну пока не вступать. «Мы по-прежнему кореша,Сумрак. За тебя и в огонь, и в воду! Мамой клянусь!»
Прежний кум аккуратно подшил подписку Казбека в личное дело,которое впоследствии было передано Федору Васильевичу по наследству. Гладких,как человек творческий и практичный, тут же наладил со смотрящим за карантиномконтакт. И тоже намекал на условно-досрочное освобождение и возвращениеподписки. Казбек был вынужден контачить. Не сказать, что с особой радостью.Правда, общий интерес с кумом у него имелся. Начальник оперчасти также неиспытывал нежных чувств к Вите Сумарокову и грозился со дня на день лишить тоговоровской власти. Каковы причины этой неприязни, Казбек не знал, но ему этобыло и не важно. Важно, что он сумеет рассчитаться с положенцем за обиду.
Сейчас его узкие глаза не светились счастьем. Был же договорс кумом — не встречаться в кабинете. Объясняй потом братве, что ты тутделал.
— Заходи, Казбек.
Гладких закурил, но угощать сигареткой помощника, в отличие отКольцова, уже не стал — на всех табака не напасешься. Шамаев остановилсярядом со стулом, но без разрешения не садился.
— Присаживайся… Как дела?
— Как на Марсе. — Смотрящий за карантиномсел. — Следы есть, а жизни никакой. Начальник, мы ж договаривались, чтобне в кабинете… Братва не поймет.
— Будут спрашивать, скажешь, что вызывал по поводуэтапа… Собственно, так оно и есть. Короче, на этапе мент бывший. — Кумпротянул Шамаеву фотографию. — Десять лет отмолотил в погонах. Сел по стоодиннадцатой, четвертой. Борзеет, однако. Сейчас он на карантине.Карантин — твоя грядка. Вечерком сходи, проведай. Объясни, что здесь несанаторий МВД… Только не перестарайся.
— Может, под хвост[5] его?
— На твой вкус, — ухмыльнулся кум, прикинув, чторано или поздно мента все равно отпетушат. — Главное, без тяжелыхюридических последствий.
— Понял, сделаю…
— Характеристику на тебя я подготовил. Комиссия черезмесяц. Если все будет хорошо, в июле приедешь домой.
— Спасибо… Хотя у меня в сентябре — и так«звонок».
— Не понял, тебе УДО не надо?!
— Не-не, надо…
Шаман вернул фотографию Кольцова и, понизив голос,поинтересовался:
— Что с Сумраком? Когда уберешь?
— Когда ты узнаешь, где общак.
— Пока не могу… Сумрак осторожный.
— Так ты старайся. Надеюсь, к приезду комиссии онпроколется.
Речь шла об общаке — воровской казне. Паша Клык, выходяна волю, оставил его положенцу, и только тот знал, где он хранится. А зоновскийобщак — это не мешок семечек. Это масса положительных эмоций, иногда сшестью нулями. И заполучить его — мечта любого практичного человека.Гладких не был исключением, как и все нормальные люди, мечтал о домике вдеревне и об отдыхе на Канарах. Но выбивать из Сумрака координаты тайника спомощью проверенного резинового средства он не рисковал. Во-первых, даже поддулом пистолета тот ничего не скажет: общак для блатных — священныйГрааль. А во-вторых, прессовать положенца не позволит Вышкин. Его Сумрак вполнеустраивал. Мол, раз уж зона «черная», то надо с этим смириться и использовать всвоих интересах. А какой для начальника лагеря интерес? Прежде всего —орднунг. То есть порядок и дисциплина. Чтобы никто из осужденных жалоб неписал, не бунтовал и прочей дурью не маялся. При Сумраке дисциплинажелезная — каждый зэк свое место знает. Как-никак знаковая фигура влагерном истеблишменте. Но и Сумрак не из любви к администрации мужиков иблатных строит. А для послабления режима, дабы цирики не беспредельничали.Одним словом, взаимовыгодное сотрудничество при классовом антагонизме.
