прочих прозвучал и такой вопрос:
– Действительно ли жители Донбасса ненавидят Украину?
Разумеется, у меня нет полномочий отвечать от имени всего региона, однако собственную точку зрения я изложил:
– Украинскую власть, которая благословила отправку на Донбасс карательных батальонов, я не способен уважать даже при большом желании. Да и не обязан. Но ничто, даже бомбардировки жилых кварталов, не заставят меня разлюбить Веселую Боковеньку, Орель, Кальмиус, Сюурлей и другие малые реки, которые оставили на ладонях мозоли от весел, а в душе – щемящую привязанность к моей родине. И пусть эта привязанность тяжелей цепей галерного раба, я добровольно буду греметь ими до конца дней своих.
Прозвучало, наверное, высокопарно и чересчур сжато. Однако поправить дело и дать более обстоятельный ответ коллеге вполне возможно. Для этого надо лишь заполнить отсеки моторки настоянным на золотой пыльце цветущего лоха кислородом и под заполошные крики султанок вырулить на светлое плёсо…
Что бы там ни говорили, а речные дороги веселее морских. Конечно, здесь нет упрятанных в соленую вуаль архипелагов, летучих рыбок, а также морских существ, при появлении которых из глубин памяти выплывают строчки: «Эос верхом на лукавом дельфине влажной ладонью зеленые звезды гасила». Зато я гарантирую такие впечатления, что ваша душа, подобно вечному скитальцу фрегату, будет парить над приречными утесами, родником, чья вода успокаивает почище валерианы, и брошенной через косогор тропинкой, которую освещают златокованые канделябры коровяка. А ещё надо взять с собой сказанное в позапрошлом веке: «Топонимика – это язык земли, а земля есть книга, где история человечества записана в географической номенклатуре». И тогда наверняка сможете взглянуть сердцем на полную таинств долину, которая пролегла рядом с мало кому известным селом Кочерыжки. А ещё могу добавить, что из трехсоткилометровой реки Волчья судоходным является около половины, но именно эта половина достойна того, чтобы потратить на нее частичку своей жизни.
Относительно происхождения названия реки существует несколько версий. По свидетельствам летописцев, на её берегах разбивали свои шатры ханы половецкой орды Бучевичи, чьим тотемом являлись степные волки. Наконец в пойме произрастает волчья ягода, которую далекие предки использовали в качестве слабительного. Сюда же следует отнести волчьи ямы, устраиваемые кочевниками у речных бродов для незваных гостей.
ЖИВАЯ ВОДА РЕЧНОГО УТЕСА
Увы, война докатилась и в этот благодатный уголок. Со стороны обставленного шахтными терриконами Донецка донеслись приглушенные расстоянием залпы гаубичных батарей. Казалось, за горизонтом размеренно колотят в громадный барабан, и порожденное им набатное эхо мечется теперь у подножия Берёзового утеса.
– Впору пить валерьянку, – огорченно молвил кормчий, заливая под пробку бензобак лодочного мотора. – Матерь Божья, спаси и сохрани нас грешных.
Валерьянка не понадобилась. Успокоительное средство заменила вода родника, который по капризу геологических пластов угнездился на маковке утеса. Она показалась такой же искренней, как прижившиеся в расщелинах белокорые берёзы и свернувшиеся под дождем цветы малых кувшинок. И вообще, здесь всё дышало первозданной свежестью, где не до́лжно быть злобе танковых гусениц и зряшной суете.
Прибрежные села угадываются исключительно по ниспадающим к берегу тропинкам и ветхим насестам рыбаков, которые сейчас безраздельно отданы на откуп лягушкам и дождю. Прикрыв карту полой полиэтиленового плаща, прикидываю, где мы сейчас находимся. Слева, если судить по характерному изгибу реки, должна быть Филия Днепропетровской области.
Из подступившего к самому урезу воды сосняка и расхристанных до неприличия кустов волчьей ягоды сочится грибной дух. Он вплетается в речную гриву дразнящим запахом и поочередно рождает в воображении то наполненную маслятами корзинку, то походный котелок, в котором квохчет огнедышащая похлёбка.
– Справа по курсу гриб! – докладывает кормчий. – Но – малосъедобный…
Раскрашенный под мухомор пляжный грибок действительно вещь мало аппетитная. Но он вещает о том, что за хилой вуалью дождя начинаются обитаемые места. Повинуясь указательному пальцу, во время плавания под мотором мы чаще общаемся при помощи жестов, Вольдемар закладывает вираж, и нос лодки вместе с гонимой впереди волной выплескивается на пологий берег.
Место действительно обитаемо, о чем свидетельствует ругань за мокрыми прическами ив. Морось сходит на нет, а пробежка по песчаной тропе – лучший подарок пятой точке тела, которая, по выражению кормчего, от долгого сидения начинает обретать форму ящика. Ориентируюсь на брань, обнаруживаю корову и жилистого, как степной вяз на ветродуе, мужика. В руке жестяное ведро, голова повязана косынкой. При виде невесть откуда взявшегося чужака с фотоаппаратом гражданин начинает смущенно оправдываться:
– Жинка захворала, а эта рогатая тварь отказывается меня принять за своего. Вот и напялил косынку, прибегнул, так сказать, к военной хитрости.
Узнав, что я из Донбасса, мужик спрашивает: докатится ли война и сюда, на берега Волчьей?
– Нам только ее и недоставало! – горестно восклицает он. – Работы в округе никакой, живём с огорода да скотины. Но всё, что выручим за картоху и молочко, без остатка уходит на лекарства.
ХИБАРКА, В КОТОРОЙ ЖИВУТ ПРИВИДЕНИЯ
Слева по борту сквозь заросли волчьего лыка просвечивает крыша заброшенной лачуги. Прежде в пойме проводил каждое лето приезжий пчеловод, но после его смерти строение перешло в собственность нечистой силы. По крайней мере, так считает рыбак из Подгавриловки Степаныч, который управляется со снастями семью пальцами обеих рук. Остальные дедко оставил в зубьях сенокосилки.
– Позавчера, – вспоминает Степаныч, – я задержался на вечерней зорьке. И вдруг слышу – как захохочет кто-то возле той хибарки, как зарыдает… Поднимаю голову и, матерь Божья, вижу над крышей привидения хороводятся. То кишкой вытянутся, то в шары собьются… Нет, вот те крест, ни капли перед зорькой не употреблял. Если желаешь знать, от самогонки у меня бессонница приключается. Лишнюю чарку употреблю, потом всю ноченьку между диваном и туалетом курсирую.
Разубеждать Степаныча мы не стали. Пусть и дальше считает, что на крыше лачуги хороводились привидения, а не сгустки комарья. Да и истерику, скорее всего, закатил обыкновенный сычик. Хотя стоит человеку навсегда покинуть стоящее на отшибе строение, как там начинают происходить не поддающиеся логическому объяснению вещи.
Тянет на высокой ноте лодочный мотор, и в этом звуке вдруг проклевываются стихотворные строчки: «Что впереди раскинется, то позади останется». Но «останется» не значит – «уйдет». Плёсы, пахнущий грибами прибрежный лес, мимолетные, словно вспышка бракованной спички, знакомства станут приобретением того, кто прошел хоть раз по этой реке и обрел успокоение из родника, который одинаково приветлив к кочевнику из орды степных волков, запорожскому казаку Мандрыке и ныне живущим. И конечно же, подобно дару небес, к тебе еще вернется образ брошенной наискосок пологого холма тропинки и желтые цветы коровяка, которые тихий дождик окрасил под цвет золотых канделябров.
Вот, пожалуй, и
