Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
одинаковой печалью мальчики смотрели на реку. Ленька сорвал былинку и откусил клейкий, сладкий стебелек. Темная злость в душе прокисла, оставив вместо гнева глухую тоску.
– Слушай, давай отнесем их в деревню, – предложил Алесь. – Может, кто-то из бабушек их возьмет?
Леня дернул плечом. Деревенские ему не нравились. Но дачники почти не держали живности, кроме злых и крикливых собак на цепях. Молоко и яйца они покупали у местных бабушек. Оно и понятно: кто покормит кур и выведет пастись коз, если хозяева почти все время торчат в городе. Часто дачники, уезжая осенью, бросали котов. Те, как сироты, прибивались к деревенским домам и обиженным мявом просили подаяния. Сердобольные старушки брали чужих Барсиков, Рыжиков и Мурок.
– Ладно, пошли! – Ленька первым поднялся с земли. – Я слышал, у бабки Акулины кошка окотилась.
Он упруго зашагал в сторону деревенской половины.
«Краснополье» было разным. Дачи типовой советской постройки казались похожи, как выставленные рядками ульи. Любая деталь, выбивающаяся из общей картины, здесь привлекала внимание. Кто-то поставил каменный забор вместо сетки-рабицы? У кого-то к дому сбоку приросла веранда? На чьем-то дворе размечают землю под беседку? Все это сразу становилось поводом для соседских пересудов, впрочем, довольно беззлобных. Иногда дачники ругались из-за того, что один забрал у другого метр земли или сбросил на чужую территорию строительный песок.
Совсем другой была старая деревня. Дома здесь стояли разномастные, черные, разбросанные кое-как, будто кто-то собрал их в горсть и рассыпал по бережку Чернавы. Многие избы пустовали. Деревня медленно умирала, брошенные дома уходили под землю, словно стремились к своим хозяевам. А иногда и не понять было, живет в доме человек или нет. Вроде бы, скрипит порожек и мелькает ночью огонек в окнах, но дверь распахнута и черна, как голодный рот.
Бабка Акулина прореживала редиску в огороде. Старуха была слепа на один глаз и, несмотря на жару, куталась в пуховый платок, как тряпичная куколка. Герка гулял в палисаднике. Внешне он выглядел совершенно нормальным. Золотисто-рыжий, с тонкой цыплячьей шеей и кротким выражением на ангельском лице, он гулял по поселку, как здоровый, купался и собирал в лесу малину.
– Здрасьте! – крикнул Ленька, вытянув шею. Алесь робко остановился за его плечом.
– Чегой-то вам?
Старуха отворила калитку. Маленькие черные глаза-пуговки смотрели настороженно. Она все боялась, что Герку кто-то обидит из-за его болезни и готова была защищать его, как коршун своего единственного птенца.
Ленька молча показал коробку с котятами.
– Вот ведь городские-то, а? – бабка Акулина покачала головой. – Миску молока животинке поставить жалко. Убудет с них что ли? Ну, пойдем, пойдем.
Ворча и причитая, она проводила мальчишек в чистый, аккуратный домик с белеными стенами. С потолка свисали связки сухих трав. У печки в деревянном ящике, выстланном соломой, спала толстая черно-белая кошка с приплодом. Ленька протянул руку в коробку, но побоялся дотронуться до пушистых живых комочков. Он помнил страшные мысли, посетившие его на берегу реки, и теперь стыдился смотреть на котят. Алесь умело переложил их на солому в ящик. У серого вдруг прорезался голос, он требовательно запищал, водя слепой мордочкой.
– Кошка их примет? – спросил Алесь.
– Как Бог решит, – бабка Акулина перекрестилась.
Ленька, внук сталиниста и правнук красного комиссара, скептически поморщился. Некоторое время они втроем постояли около спящей кошки. Ребята собрались уходить.
– Котятки – это хорошо, – сказала старуха на прощание. – Звери все чуют.
Она посмотрела в окно, щуря слепой глаз. Герка все еще топтался в палисаднике, как несмышленый теленок на выпасе. Вдали чернел лес.
Визит на деревенскую половину произвел на Алеся впечатление. Всю обратную дорогу он пришибленно молчал и только иногда почесывал комариный укус на щеке. Леньке тоже было неловко. Он чувствовал вину и за свою злость, и за то, что выглядел слабым.
– Ты извини меня, – наконец, сказал он через силу. – Я на тебя сорвался. Нехорошо.
– Ничего, – Алесь просиял улыбкой. – Странные они, да?
– Кто? Герка с бабкой?
– Да все.
Алесь неопределенно махнул рукой, обводя все «Краснополье» разом. У ларька ребята попрощались.
Когда Леня вошел в дом, родители снова играли в игру, будто все в порядке. Мама читала на веранде, обложившись подушками. Отец на кухне жарил мясо. Иногда он как хороший хозяин брал часть готовки на себя. В воздухе пахло маринадом. Чтобы не скучать у плиты, папа запустил проигрыватель, и теперь на всю дачу гремел Магомаев.
Леня проскользнул к себе, закрыл дверь и тоже поставил музыку. Потом сделал громче, чтобы не слышать даже своих мыслей, лег прямо в одежде на заправленную кровать и уставился в потолок. Голова сделалась пуста, как выставленный в музее рыцарский шлем.
Через какое-то время в дверь настойчиво забарабанили. Леня открыл. На пороге стоял отец.
– Убавь музыку, – сказал он. – У нас так не принято. И не запирайся, ты же помнишь наши правила.
Папа указал на очередной список, украшающий Ленькину дверь, и выразительно постучал по нему пальцем.
Глава 3. Шуба и театр
Даник выступал для первых зрителей с тех пор, как научился говорить. На Новый год, когда все жители этажа собирались на кухне, мамаша подхватывала его под мышки и ставила на табуреточку. Ко всеобщему умилению, курчавый малыш с нерусский разрезом глаз наизусть рассказывал стишки про елочку, деда Мороза и дедушку Ленина. Соседи по коммуналке, веселые и размякшие от шампанского, хлопали в ладоши и совали Данику в карманы конфеты.
Потом, в начальной школе, способного мальчишку приметила учительница пения. Она была молоденькая, славная, еще не успела возненавидеть работу и детей, поэтому, конечно, продержалась недолго. На ее уроках не было скучных палочек и крючков, вместо этого ребята слушали бобины на катушечным магнитофоне, разучивали песенки и хором вопили: "В траве сидел кузнечик" под аккомпанемент пианино.
Именно тогда Даника стали пихать во все школьные концерты. Босой, в косоворотке, он лихо отплясывал трепака или задорно пел что-нибудь народное. Скучающая публика в школьном зале оживала, когда он выходил на сцену, замирала и уже не могла отвести взгляд, пока крошечный кудрявый артист не убегал за кулисы.
В конце третьего класса учительница пения, платочком промокая глаза, под громогласный рев детей сообщила, что увольняется, а уже осенью четвероклашек встретила Шуба.
Она не то чтобы часто носила шубы и вообще предпочитала мехам скромное пальто. Ее так прозвали за сходство с портретом Шуберта, который так удачно висел над доской. Она была вылитый Франц Петер – те же щеки и ямочка на подбородке, тот же суровый взгляд и надменная улыбка. В школе поговаривали, что
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
