и Двухвостка. Мария Оттовна, как всегда, поздоровалась обычным сухим кивком и разрешила ученицам сесть. Но не успели еще опуститься крышки парт, как классная дама отчетливым ровным голосом вызвала:
— Спиридонова! К начальнице!
Маруся не торопясь встала и направилась к выходу. Двадцать пар глаз смотрели на нее не отрываясь. Двухвостка тоже смотрела, а по губам ее змеилась иезуитская улыбка. Когда Маруся была уже на полпути к двери, она ехидно добавила:
— Вернись и книги возьми с собой.
Девочки взволнованно переглянулись и зашептались. С книгами! Значит, все-таки исключают…
Маруся так же нарочито спокойно вернулась, собрала книги и вышла. Двухвостка обвела торжествующим взглядом класс и удалилась следом.
После занятий Клаша прибежала к Спиридоновым. Маруся сидела у себя наверху одна — Люда и Юля еще не вернулись из гимназии — и казалась совершенно поглощенной книжкой. Она сосредоточенно накручивала на палец кончик толстой косы, лежащей на груди, — этот жест у Маруси появлялся, когда ее внимание было занято чем-то без остатка.
— Ну что? — с порога выпалила Клаша. — Тебя ведь не исключили?
По гимназии уже пронеслась весть, что Спиридонова остается учиться.
Маруся вздрогнула и оторвалась от книжки:
— Строгий выговор с предупреждением и «удовлетворительно» по поведению.
У Клавдии округлились глаза от ужаса и сочувствия. Все девочки, даже отпетые троечницы, имели по поведению только «отлично». Редко-редко появлялись в дневниках четверки, а троек вообще не было никогда и ни у кого. Даже у Ванды Колендо, хронической троечницы, по поведению всегда было пять. «Удовлетворительно» — это же скандал на всю гимназию! А Маруся, кажется, по этому поводу совсем и не переживает… Вон как спокойна!
Клаша поставила портфель, уселась на стул напротив Маруси и с интересом заглянула ей в лицо:
— Ты расстроилась?
— Вот еще! — Маруся презрительно передернула худенькими плечиками.
— Совсем-совсем? — недоверчиво переспросила Клавдия.
— Не понимаю, почему я должна расстраиваться, — Маруся откинула на спину мешавшую ей косу. — Ведь все, что я написала, чистая правда, ведь так?
— Так, — растерянно сказала ее подруга. — Но…
— А раз так, то это им должно быть плохо и стыдно.
— Но, Маруся, — Клавдия, раньше и сама в глубине души так считавшая, теперь все-таки засомневаюсь: — Это же обязанность учителей в гимназии… Они же должны нас воспитывать…
— Ну что ты говоришь! — сверкнула глазами
Маруся. — Разве палка может воспитывать? Она может только бить! Воспитывать! Не воспитывают они, а мучают детей! Мы же без разрешения Двухвостки шагу стушить не можем! Чуть что — сразу «два часа без обеда»!
— Двухвостка — да-а, — протянула Клавдия, внезапно вспомнив, что Маруся в своем сочинении посмеялась не только над надзирательницей, но и над словесником Николаем Николаевичем, и над добрым отцом Михаилом. Вот уж над ним совсем зря— отец Михаил и мухи не обидит… Двухвостка — да, но ведь ты и о других тоже…
— Для человека палочная дисциплина благом быть не может! — решительно отрезала Маруся, словно не услышав робкого Клашиного возражения. — Никогда!
После происшествия с рассказом жизнь Спиридоновой в гимназии сильно осложнилась. По учебе придраться к Марусе было трудно — ее отметки, хоть и не блестящие, были все же гораздо лучше, чем у остальных девочек. Но Двухвостка не забыла своего унижения. Что бы ни случилось в классе, она признавала Спиридонову виновницей и добилась-таки, что тройка по поведению против Марусиной фамилии украсила итоговую годовую ведомость.
Как-то раз, уже в разгар весны, кто-то забыл закрыть кран наверху в умывальне. Вода лилась и лилась, затопила всю комнату и начала просачиваться вниз.
А непосредственно под умывальней находился кабинет самой начальницы гимназии, госпожи Гененберг. На белоснежном потолке уже расплылось грязновато-желтое пятно, капли успели испачкать лежавшие на столе бумаги, когда происшествие наконец заметили.
По странному стечению обстоятельств у второклассниц опять был урок немецкого. Мария Оттовна как раз водила по журналу своим длинным носом, выбирая очередную жертву, как вдруг дверь распахнулась и в класс быстро вошла торжествующая Двухвостка.
— Спиридонова, — громко вызвала она, — пройдите к начальнице!
Девочки стали оборачиваться. Не знавшая за собой никакой вины, Маруся чуть заметно пожала плечами и направилась к двери. По рядам пробежал шепоток. Гимназистки недоуменно переглядывались: всю перемену Спиридонова на глазах у одноклассниц прогуливалась по коридору с Клашей Семеновой и с Юлей Крыловой. А на предыдущей перемене весь класс задержала француженка, диктуя фразы, которые следовало перевести к завтрашнему дню. Почему же Спиридонову вызывают к начальнице?
Перешагнув порог кабинета госпожи Гененберг, Маруся вежливо поздоровалась и прошла на середину комнаты. Следом за ней вплыла Двухвостка, плотно прикрыла за собой дверь и застыла в углу с ехидной улыбочкой. Стол, за которым сидела начальница, почему-то стоял не по центру, а был сдвинут в сторону. Начальница, невысокая поджарая дама лет сорока, похожая на засушенную мимозу, некоторое время молча разглядывала девочку, потом разлепила тонкие губы и прошелестела:
— Так, так. Отлично. Ну, и что вы можете сказать в свое оправдание?
Маруся посмотрела на нее в полном недоумении:
— Простите?
— Чья это работа, Спиридонова? — выступила из своего угла Двухвостка.
— Какая… работа?
Начальница молча подняла палец вверх. На потолке продолжало расплываться некрасивое пятно.
Крупная капля сорвалась и упала на пол в небольшую лужицу на паркете. От этого звука Маруся непроизвольно поежилась.
— Прекратите пожимать плечами, — ледяным тоном сказала начальница. — Что за вульгарные манеры! Итак, Спиридонова, я вас спрашиваю: зачем вы это сделали?
— Что?
— Прекратите притворяться! — Голос начальницы стал резким и сухим. — Этим вы ничего не добьетесь. Зачем вы устроили потоп, Спиридонова? Хотели нам что-то доказать?
— Но я ничего не устраивала! — искренне удивилась Маруся. — Это не я!
— Она лжет, — взвизгнула Двухвостка. — Мерзкая, дрянная девчонка! Она все время лжет! Испорченная лгунья!
Маруся резко повернулась в ее сторону:
