тут помирать.
– Но потом же она хотела вернуть меня, да ты меня ей не отдала!
– Тебя надо было выхаживать, Июлия. Пойми, ты была очень слаба. А Наталье уже тогда важнее была бутылка.
В глазах Захарии мелькнули злые огни, и у Июлии всё внутри оборвалось, рухнуло вниз. Перед ней стояла дряхлая старуха, которую она двадцать лет звала бабушкой. Она считала её доброй и заботливой, верила ей, слушалась её. Но что на самом деле скрывал пристальный взгляд старухи? Зачем она на самом деле забрала её у матери? Может, права Наталья и старуха хочет сделать её своей преемницей?
Июлии вдруг стало тяжело, будто что-то большое и тяжёлое придавило её сверху. Она обвела взглядом избушку, и то, что раньше казалось ей родным, привычным, знакомым, теперь стало чужим, обрело совсем иной смысл. Травы Захарии показались ей колдовскими, развешенные по избушке кости животных из оберегов превратились в ведьмины обереги. На большую печь Июлия боялась даже взглянуть. В ушах её звучали страшные слова о том, что Захария крадёт младенцев и печёт их в своей печи. А потом…
Июлия вновь взглянула на белеющие в углах избушки кости. Может, это не обереги вовсе? Может, это и есть останки убитых ею детей? Перед глазами девушки, точно яркая вспышка, пронеслось жуткое воспоминание: она, маленькая, ещё совсем несмышлёная, сидит за столом, болтает босыми ногами и наблюдает, как Захария месит тесто. А потом, завернув в тесто кричащего младенца, старуха кладёт его в печь со словами «Пекись, пекись, да не перепекись!» Раньше она думала, что это ей приснилось, потому что больше ничего не помнила, но теперь поняла, что всё это происходило на самом деле, всё было наяву. Захария действительно печёт детей. Почему же тогда она пощадила её, Июлию?
– Скажи, Захария, ты и вправду детей в печи печёшь? Мне прямо сейчас вспомнился один момент: в нашей избушке как-то был младенец, и ты…
– Правда! – громко перебила её старуха. – Правда пеку!
В это время чёрный кот спрыгнул с печи и громко мяукнул. Июлия вздрогнула, посмотрела на Захарию: та сидела на лавке, склонив голову набок. Взгляд её был темно-синим, сильным, суровым и безжалостным, и Июлия испугалась. В приступе какого-то необъяснимого страха, похожего на удушье, она подскочила к двери и распахнула её. Дождь, отчаянно стучащий по крыльцу, косыми каплями залетал в избушку, оставляя мокрые следы на полу.
– Уходишь? – спокойно и тихо спросила Захария, глядя не то на Июлию, не то на дождь, который лил за её спиной.
Июлии показалось, что это старуха сжимает её горло, не даёт дышать, хотя на самом деле та сидела на лавке и не шевелилась, только смотрела на неё, не моргая, своими синими глазами.
– А что мне ещё остается? – всхлипнула Июлия. – Ты, оказывается, Баба Яга! Ты опутала меня своим обманом, словно паук паутиной. Я не смогу жить здесь так, как раньше.
Старуха кивнула и махнула ей на прощание рукой. Июлия испугалась, подумав, что сейчас она сделает что-нибудь, как-то остановит её: заколдует, привяжет, убьёт, съест. Она выскочила на улицу, точно бешеная, чувствуя, как холодные потоки воды тут же промочили насквозь её лёгкое платье. Не разбирая дороги, Июлия побежала в лес, желая лишь одного – как можно скорее скрыться подальше от избушки Бабы Яги.
А Захария в это время сидела на лавке, ссутулив плечи. Казалось, её безобразный горб стал ещё больше, а крючковатый нос – ещё длиннее. Спустя какое-то время старуха тяжело вздохнула, посмотрела в окно и, погладив кота, сидевшего рядом, проговорила скрипучим голосом:
– Ох, припомнишь ты ещё дорогу в мою избушку, Июлия…
Глава 5
Свадьба
Июлия шла к матери. Но, дойдя до деревни, она вдруг остановилась. Лицо её стало сосредоточенным, даже суровым. Дождь кончился, и яркое солнце, выглянувшее из-за туч, уже успело высушить её платье и мокрые косы. Июлия подумала, что это хороший знак – солнце осветило ей путь, а значит, новая жизнь будет лучше прежней.
За суровым лицом девушки скрывались растерянность и страх. Когда рушится привычная жизнь, человеку всегда поначалу становится страшно, независимо от того насколько силён его дух.
Постояв, Июлия вздохнула и вновь обвела взглядом деревню, раскинувшуюся по одну и по другую сторону от неё. Странно было думать, что здесь она родилась и здесь же должна была прожить все свои двадцать лет, которые она провела в лесу в полном неведении. Если бы Баба Яга не забрала её тогда у родной матери, то звали бы её сейчас Аннушкой. Как бы тогда сложилась её жизнь?
Наконец, собравшись с духом и преодолев смущение, Июлия обратилась к первой встречной женщине, гнавшей тонкой вицей корову в поле:
– Где мне найти пьяницу Наталью?
Женщина странно взглянула на Июлию и, слегка помедлив, махнула рукой в сторону.
– Нет у неё дома-то. Сгорел. В бане она уж лет двадцать, как не больше, живёт да по сараям чужим ютится. Вон там, у дальнего-то холма почерневшая кривая баня стоит. Иди, дак увидишь! Может, там она, а может, и нет.
Женщина помолчала, а потом спросила, прищурив глаза:
– А ты кто такая будешь?
Июлии ничего не оставалось, как сказать ей правду.
– Я дочь её.
Увидев изумление в глазах женщины, Июлия покраснела и отвернулась. Поблагодарив женщину, она пошла быстрым шагом в сторону старой бани. Женщина же остановилась, раскрыв рот, и ещё долго удивлённо смотрела вслед странной девушке с тёмным пятном на лице.
Дойдя до жилища Натальи, Июлия постучалась в бревенчатую дверь, но та оказалась не заперта и распахнулась сама. Изнутри на девушку пахнуло запахом сырости и плесени. Нагнув голову, она вошла внутрь. В потёмках ничего не было видно, а когда глаза привыкли к темноте, то она увидела, что на лавке спит человек.
– Наталья! – позвала Июлия.
Но спящий не пошевелился, лишь громко всхрапнул. Тогда она позвала снова:
– Наталья, проснись! Это я, Июлия, твоя дочь.
Она подошла к лавке и дотронулась рукой до плеча человека. Он вздрогнул, подскочил на лавке, схватил её за руку, а потом вцепился другой рукой в горло. Только тогда Июлия поняла, что это вовсе не Наталья, а какой-то мужичонка с красными, сонными глазами и длинными худыми руками.
– Отпусти! – с трудом выговорила она, пытаясь высвободиться из цепкой хватки этого тощего «паука».
До мужчины наконец дошло, что он душит безоружную девушку, и он опустил руки, но при этом заорал так громко, что Июлия подскочила от неожиданности.
– Ты кто такая? Чего тут шляешься без спросу?
– Я ищу Наталью. Где она? – строго спросила Июлия.
– А леший её знает! Опять поди спит где под забором.
– А ты сам-то кто такой? – девушка пристально взглянула на щуплого мужичонку с темными, как у неё самой, глазами, и ей вдруг стало неприятно, что этот противный «паук» может быть её отцом.
Мужчина был страшен, грязен, ужасно худ, одежда его вся сплошь была в дырах и заплатах.
– Кто-то, дед-пихто я! Топай давай отсюдова, не мешай спать! – буркнул в ответ мужичонка и грубо вытолкнул Июлию из бани.
С жадностью вдохнув свежий воздух, Июлия растерянно огляделась по сторонам и присела на толстую чурку, лежащую неподалёку. Она сидела так долго, а когда устала, то решила идти искать Наталью сама. Но вдруг та появилась на тропинке, сильно шатаясь и бормоча что-то себе под нос.
– Ты кто? Чего надобно? – пьяно выговорила Наталья, смотря себе под ноги.
– Я Июлия, твоя дочь. Ты за мной в лес приходила. Не узнаешь меня?
Наталья даже не подняла головы, по-прежнему смотрела под ноги, как будто искала там, на земле, что-то важное.
– Ты звала меня вернуться домой. Я пришла, но ведь дома-то нет, – тихо проговорила Июлия.
– Конечно нет! Он же из-за тебя погорел, это ты мне беду принесла, когда родилась со своей нечистой отметиной, – заплетающимся языком произнесла Наталья и громко икнула, – так что я из-за тебя, как видишь, всю жизнь страдаю!
Июлия вдруг почувствовала себя страшно виноватой, будто и вправду все несчастья сыплются на мать из-за неё.
– Там, в твоей бане, спит мужчина. Это мой отец? – с замершим сердцем спросила Июлия.
– Нет, это дружок мой. Твой-то отец помер в тюрьме, тебя и не видал ни разу.
У Июлии отлегло от сердца. Она подошла к матери и дотронулась до её плеча.
– Мам, давай я помогу тебе. Я больше тебя не оставлю. Вместе мы справимся, выстроим дом, будем жить
