с каким она под ручку хиляла. Удержался кое-как, какой-то маленький кусочек мозга понимал всё же: не она это, грибы штырят… Хотя одна из тех пяти или шести тогда встреченных, может, и вправду Сонькой была, поди пойми, – город у нас небольшой, пятьдесят с хреном тысяч, а бродвейчик один, могли и пересечься.
И подумалось мне, что от дури грибной непременно надо избавиться. Перешибить ее чем-нибудь. Принять пару стопарей, наплевав, что здесь торгуют с наценкой, – и перешибить.
А что дальше было, не помню. Черная дыра. Обрыв пленки. Кирнул ли я еще или нет и как домой попал, с какими приключениями, – всё в той черной дыре кануло. Бывает со мной такое… Свою двести тринадцатую так и заработал: свидетели о подвигах моих рассказывают, а сам ни сном ни духом.
Но как-то до дома добрался – проснулся именно там поздним утром. Лежу в одежде на кровати неразобранной, один, а ведь бывает по утрам всяко, порой такая рядом посапывает, что в толк не взять: как столько выпить-то сумел?
Полежал, повспоминал вчерашнее… До обрыва пленки добрался, дальше никак.
Попробовал встать. Получилось. Похмелюга, конечно, мучает, но средней тяжести, а я к ней привычный. Сходил в сортир, отлил, потом водички холодной попил вволю… Чутка полегчало.
Набрал Зюзю – звонки идут, но не отвечает. Набрал Лёнчика – та же картина. Ладно, думаю, пусть отоспятся, а я пока поправкой здоровья займусь.
Поплелся в ближний магаз, он рядом, за два дома – а дома у нас сельские, с участками, хоть и числятся городом те улочки, что между железкой и рекой.
Купил две полторашки «Арсенального» крепкого, одну сразу высосал, неторопливо, с перекурами, – тут же, возле магаза. Пока сидел, двое мужичков знакомых подвалили, затарились, рядом пристроились. Спрашивают: где извозюкался так?
И только тогда я заметил, что снизу джинсы у меня изгажены. Пятна уже подсохшие, но не до конца. Одно или два вроде как от крови, остальные – не пойми от чего, мерзость какая-то липкая. Сорвал я пучок травы, отчистил, что смог, а мужичкам чистую правду ответил: дескать, приключался ночью по синьке, а как, где, с кем – не вспомнить, мог и нос кому расхерачить, мог и сам себе сблевать на штанину…
Но это я им сказал. А у самого в голове другое вертится: глюк давешний. Тот, где девка взорвалась. Припоминаю, как я стоял, как она лежала – и получается, что ошметки взрыва как раз туда бы мне прилетели, где сейчас пятна нашел… Хренасе, думаю.
Мужички допили и отвалили, а я опять парням начал названивать. Лёнчик снова не отозвался, а вот Зюзя прорезался, но по голосу слышу: плох совсем, доходит. Ладно, взял еще пивка да чекушку, пошел его лечить: крепитесь, больной, добрый доктор Айболит на подходе.
До Зюзи чапать от магаза подольше, чем до меня – домов шесть или семь, а потом еще вбок по переулку. Но я к тому времени взбодрился от пивасика и дошагал легко.
Мамашка Зюзина и на меня уставилась с большим подозрением, и на пакет, где лекарство лежало. Она в башку себе отчего-то вбила, что мы с Лёнчиком и Хомяком спаиваем Зюзю и на разные дурные дела подбиваем. Ага, щас… Это кто у нас придумал вчера убабаханную девчонку в кустах пялить, а?
Но разборок мамашка чинить не стала, буркнула что-то и отчалила.
А Зюзя и вправду плох оказался. Лежит, стонет, шевельнуться едва может. Он, оказывается, и первый мой звонок слышал, но до трубы дотянуться не смог.
Ну что, стал лечить… Приложился Зюзя к пивку, потом еще – полегчало. С кровати за стол перебрался, я ему тут же стопарь беленькой накапал, себя тоже не забыл.
А как оклемался малеха, осторожно его выспрашивать начинаю: что, мол, помнит о вчерашнем? О том, что в сквере за Химкой случилось?
Он мнется, отвечает уклончиво. Дескать, смутно всё вспоминается. Ну да, вроде пошел в кусты с какой-то тёлкой перепихнуться… Или не пошел, а лишь хотел пойти… Не помнит. Пьян был. Да и грибы штырили.
Чувствую, что говорит Зюзя меньше, чем помнит. Бабахнул ему в лоб:
– Тоже видел, как у девчонки брюхо взорвалось?
Зюзя так вытаращился, так челюсть отвесил, что мог бы уже не отвечать, и без того все ясно… Но он ответил, хоть и без слов, – кивнул мне и к чекушке потянулся.
Допили водку уже не натощак, уже закуску душа принимала. Пиваса вторую полторашку почали (а для меня третью). А пока пили-ели, так все мозги сломали, но не догнали: как могло двоим одно и то же привидеться? Не бывает, грибы это вам не кино, после них каждому свое мерещится.
Причем Зюзя ту черную поебень, что Лёнчик-клизма всасывал, не увидел. Не успел, сразу после взрыва оттуда рванул, а я тогда даже и не заметил, что он смылся… Так что, может, та поебень – личный мой глюк, персональный. Но взрыв-то? Как его-то на пару посмотреть сподобились?
Снова набрал Лёнчика и снова без толку, но теперь ответили мне, что абонент отключился или вне зоны доступа.
– Идти туда надо, в парк, – говорю. – Если ей и вправду кто-то в задницу петарду с часовым заводом запихал, то на земле там следы остались от того, что вокруг разлетелось. А если их нету – значит, грибы такие вот были особенные, а я и вправду сам себе на джинсы наблевал.
– А вдруг… вдруг она там сама еще валяется?
Не хотелось Зюзе в парк хилять, ох и не хотелось… И он придумал: давай, дескать, по районному ТВ глянем – скажут или нет про трупешник с брюхом разорванным?
Включили, но там три каких-то важных хрена и ведущая трындели за состояние дорог в районе да за безопасность на них. Хотя что там трындеть, достаточно с Таллинки съехать чуть в сторону – а после запись с видеорегистратора по райТВ прокрутить. Если, конечно, регистратор не накроется от тряски на колдобинах.
Мы не вслушивались, мы пиво допивали. И как-то они разом закончились – и «Арсенальное» крепкое, и словесный понос дорожный. О местных происшествиях началось, но о мертвой девке с дырой вместо брюха – ни словечка… Все о вчерашнем талдычили, о «вишенке», под откос сверзившейся. Еще бы, семеро жмуров плюс полтора десятка в больнице, и троим из них доктора ничего хорошего не обещают. Давно такого в районе не случалось.
