Господин же, мечтательно улыбнувшись и откинувшись на спинку стула, принялся рассказывать о своей молодости и встрече с юной мадам Ромашканд, которая была еще мадмуазель Ропке, и кружила всем головы направо и налево, а затем составила самую блестящую из возможных партий, выйдя замуж за престарелого графа, получив должность при дворе и даже, поговаривали, стала любовницей предыдущего императора!
— Месье, прекратите! — холодно оборвала его монолог мать Риммы. — С вами рядом невинные девицы!
Римма густо покраснела, отчего её смуглость стала коричневостью. А Альбина улыбнулась господину и для себя отметила, что сведения о мадам Люси Ромашканд, скорее всего, правдивы и коли так, то стоит всё же попасть к ней на курсы.
Мадам, едва поняв, о чем пришли говорить мать и дочь, объявила, что они задержались, и занятия уже начались, и придется наверстывать упущенное, если они согласятся, и выставила ряд условий. И посетительницы, конечно, приняли требования бывшей придворной. Потому что и у других наставниц, скорее всего, девушки уже приступили к занятиям, а смогут ли они вывести дебютантку в те дома, где будут лучшие партии — не известно, а здесь вариант верный, и нужно соглашаться.
И когда Фёкла Фроловна, приняв все условия, уже открыла кошель, чтобы внести задаток, мадам добавила с чувством, которое Альбина не сразу распознала, и только потом, после долгих размышлений, смогла определить как злорадство:
— И бальным платьем заниматься тоже будете не у моей портнихи. Она не успеет сшить пять нарядов за то время, что осталось до бала!
Возможно, не стоило соглашаться. Возможно, нужно было поискать другие варианты. Или поторговаться — либо сбивая цену, либо выставляя свои требования. И тогда мадам относилась бы к новенькой с большим уважением. А может, обаяние широкой Альбининой улыбки действовало на мадам Ромашканд не так, как на всех людей — не располагало, а, наоборот, злило.
Так или иначе, но мадам сильно невзлюбила «лишнюю» девицу. И не оценивала по достоинству ни её прилежания, куда большего, чем у остальных милых и родовитых, ни её успехов. А любой промах или неудачу раздувала до масштабов катастрофы и карала за незначительную малость, не брезгуя и физическими наказаниями.
В самом начале обучения Альбина пребольно получила по рукам, даже слёзы выступили.
Девушки тогда проходили правильное и непринуждённое использование столовых приборов, а она информацию на слух усваивала плохо и, конечно, всё перепутала.
…Люба отложила вязание, потирая руку, и взяла свой старенький смартфон, включила мобильный интернет — а он был дорогой, и Люба его берегла, — и внимательно прочитала несколько статей по застольному этикету, использованию столовых приборов и посуды. В общем, после этого случая Альбина за знания или их отсутствие уже не получала стеком.
Но с осанкой было сложнее: чтобы выработать привычку, требовалось время, и заменить его статейкой-другой не получалось. Сутулость Любы вредила Альбине и подставляла её под удар и в прямом, и в переносном смысле.
Конечно, мало радости получать от наставницы хлёсткие болезненные удары, но тело, видимо, боясь боли, всё чаще держалось ровно, как того и требовал этикет.
Методы мадам были жуткими, да. Но они приносили плоды, и значит, деньги, потраченные на курсы, были потрачены не напрасно.
Альбина решила не жаловаться маме. Та со своей сердобольностью сразу же забрала бы дочь оттуда, где ей причиняют боль, и она потеряла бы деньги (они не подлежали возврату по требованиям мадам) и не получила возможность выйти в свет в хорошем доме. Альбина, наверное, тоже возмущалась бы, плакала от унижения и обиды, а то, может, и бросила всё, решив пытать счастья в следующем сезоне. Но тут вмешивался опыт Любови. Он говорил: «Терпи, учись, не подставляйся!»
Альбина помалкивала и Римме намекнула, что не следует болтать. Хотя был почти уверена, что если приятельница что-то и расскажет матери, то та промолчит и ни слова не передаст Фекле Фроловне. И Альбина училась, и во многом успешно, как бы это ни было противно наставнице.
— Итак, сегодня мы прочитали с вами поэму, — произнесла мадам Люси, когда чтение было закончено. — Давайте обсудим её и запомним наиболее удачные фразы как из самой поэмы, так и из обсуждения.
Похлопывая стеком по раскрытой ладони, она прохаживалась за спинами девушек, и осанка подравнивалась как-то сама собой.
Подобные обсуждения были для Альбины несложным занятием, поэму она откуда-то знала, а поговорить о поэзии много ума не требовалось. Римма, которая считала себя старше — ведь ей уже восемнадцать! — и всегда с превосходством посматривала на подругу, в такие моменты едва скрывала зависть, потому что так же складно рассуждать у неё не получалось. Зато отыграться она могла сразу после занятия, которое высокопарно называлось литературной беседой: четверо милых и благородных девушек шли заниматься верховой ездой, а Альбина…
— А вы на сегодня можете быть свободны, — произносила мадам Ромашканд, бросая на "лишнюю" ученицу короткий косой взгляд, после которого Римма отворачивалась, не в силах сдержать улыбку — пусть так, не своими знаниями и усилиями, но она обошла, опередила подругу!
Альбина присела в вежливом поклоне-книксене и пошла на выход, ничуть не скрывая радости на лице.
Скорее всего, и эта радость, и молчаливая покорность злила мадам, хотя сказать ничего не могла: она попалась в свою же ловушку. Да, пятая ученица проходила более короткий курс, и уроки танцев и верховой езды пропускала, и при этом выглядела счастливой и довольной. И даже синяки от хлыста ничего не меняли в её настроении.
Возможно, Альбине стоило делать вид, что он ужасно огорчена, просить мадам о милости, вздыхать печально. Да только не хотелось. Зачем унижаться, если всё у неё складывалось более чем удачно и с учителем танцев, и берейтором, и с портнихой.
Глава 3. Здесь
Матвеевна думала долго. Дочь уже приехала, уже прожила у неё неделю, а старуха всё никак не могла решить, и в этих раздумьях изводила всех вокруг.
— Любовь! — строго говорила, встречая Любу поле работы у своей комнаты. — Погоди. Ты мне нужна.
За приоткрытой дверью была видна скорбная фигура дочери бабы Вали. И Люба останавливалась, с удивлением рассматривая Ирину, зажавшую ладони между колен и упершую взгляд в закопчённый потолок.
— Сходи вот в магазин, — строго приказывала старуха, безошибочно протягивая соседке деньги, — купи мне молока!
— Так вы ж не пьёте, Валентина Матвеевна… — оторопело отвечала Люба, пытаясь понять, что это за представление и какова её роль. Комедия это или трагедия?
— Тебе говорят купить, так купи! А пить или не пить… Я, может, вылью его потом.
