прошлую жизнь — лишь клочок темной земли, окруженный почерневшими пиками елей. Хижина превратилась в огарок — ее прах смешался с почвой, затем его утрамбовал снег, а потом смыл и растворил паводок.
Он увидел дровяную печь, лежавшую на боку, как поджавший лапки жук. Он выровнял ее и потянул за ручку. Петли сорвались, дверца отвалилась. Внутри лежала березовая чурка, едва обуглившаяся. «Глэдис!» — тихо позвал Грэйньер. Все, что он когда-то любил, обернулось прахом, но осталось полешко, которого она касалась, которое держала в руке.
Он побродил по участку, покопался в запекшейся грязи, но не нашел ничего, что смог бы опознать. Пробираясь сквозь пепел, он поддел ногой один из корабельных гвоздей, которые использовал при строительстве стен, но не смог найти остальные.
Не смог он найти и их Библию. Слово Божие, которое оказался не в силах защитить даже сам Господь, — значит, решил Грэйньер, тот пожар был сильнее Бога.
В июне-июле эта прогалина порастет травой, зазеленеет. Из пепла уже всюду повылезли дюжины лабрадорских сосен, около фута вышиной. Он подумал о бедной малютке Кейт и проговорил: «А она и ростка не переросла».
Грэйньер думал, что он, вполне возможно, единственное живое существо в этих бесплодных землях. Но, стоя на месте своего бывшего дома и разговаривая сам с собой, он слышал, как с далеких вершин ему отвечают волки, а тем, в свою очередь, вторят другие — и вот уже вся долина поет. А еще были птицы — приседали тут и там, чтобы передохнуть, пролетая над пожарищем.
Глэдис — или ее душа — была поблизости. У него возникло стойкое ощущение, что где-то здесь должно быть нечто, принадлежавшее ей и малышке, им обеим. Но что именно? Он полагал, это могли быть конфеты из красной коробки Глэдис — шоколадные, в белых обертках. Безумная мысль, но он не стал ее отгонять. Каждую неделю Глэдис с малышкой рассасывали по шоколадке. И вот он уже видит, что повсюду вокруг него разбросаны белые фантики. Но когда он попытался приглядеться к одному, все они исчезли.
В сумерках Грэйньер лежал у реки, завернувшись в одеяло, и его взгляд зацепился за что-то, промелькнувшее наверху, — что-то летело вдоль реки. Он поднял взгляд и увидел проплывавший над головой белый чепец его жены Глэдис. Чепец просто плыл по воздуху.
Неделями он оставался в своем лагере, ждал, жаждал больше подобных видений, вроде чепца и шоколадок, — столько призраков, сколько захочет его посетить; а еще он пришел к выводу, что, поскольку видит в этом месте всякое невозможное и ему это нравится, у него вполне может развиться привычка разговаривать с самим собой. По многу раз на дню он ловил себя на том, что испускает глубокий вздох и произносит: «Вот уж злоключение!» И тогда он думал, что уж лучше встать и заняться делом, чем вздыхать лишний раз.
Иногда — впрочем, нечасто, — он вспоминал Кейт, их милую кроху. Ее история не была такой уж печальной. Она по большей части спала, то есть и не жила, считай.
Лето он прожил, питаясь сушеными сморчками и свежей форелью, тушенными в сливочном масле, которое он покупал в лавке в Медоу-Крик.
Некоторое время спустя к нему приблудилась собака, небольшая рыжая сука. Она осталась с ним, и он прекратил разговаривать сам с собой — было неловко делать это в присутствии животного. В Медоу-Крик он купил брезентовый тент и веревку, чуть позже купил козу и привел ее в свой лагерь; собака настороженно преследовала пришелицу на некотором удалении. Он привязал козу неподалеку от времянки.
Несколько дней он бродил вдоль ручья по ущельям, там, где не все выгорело дотла, собирая ивовые прутья, из которых сплел загон площадью около двух квадратных ярдов и в ярд высотой. Вместе с собакой они сходили в Медоу-Крик, где он купил четырех кур — и петуха, чтобы тот следил за порядком; принес их домой в мешке из-под зерна и поселил в загоне. Бывало, он выпускал их на день-другой, время от времени загоняя обратно, чтобы курицы неслись на виду — впрочем, спрятать посреди этой разрухи яйцо им было особо негде.
Рыжая собачка питалась козьим молоком, рыбьими головами и, как полагал Грэйньер, всем, что могла раздобыть сама. Она была добрым товарищем, когда ей самой этого хотелось, но порой уходила и не появлялась по нескольку дней кряду.
Поскольку земля была слишком голой для выпаса, козу он растил там же, где и кур. И все равно выходило дороговато. С первыми сентябрьскими заморозками он забил козу и завялил большую часть мяса.
После вторых заморозков он начал душить и тушить кур, и за пару недель они с собакой съели их всех — и петуха заодно. А потом он перебрался в Медоу-Крик. Он не возделал земли, не возвел никаких построек, кроме времянки.
Когда он был готов отправиться в путь, то обсудил будущее с собакой. «Держать псину в городе не по мне, — сказал он. — Но ты, похоже, старенькая, и я не думаю, что в твоих-то летах способна пережить зиму, скитаясь среди этих холмов». Он сказал, что заплатит лишние пять центов, и они проедут двенадцать миль до Боннерс-Ферри на поезде. Но ее это, по всей видимости, не устроило. В день, когда он собрал свои нехитрые пожитки, готовый добрести до станции в Медоу-Крик, рыжей собачки нигде не было видно, и он отправился один.
После работ в Ущелье Робинсона, завершившихся год назад раньше срока, у него скопились кое-какие деньги, чтобы перезимовать в Боннерс-Ферри, но, желая растянуть их на подольше, Грэйньер устроился работать за двадцать центов в час к некому Уильямсу, у которого был контракт с «Грейт Нозерн» на продажу тысячи вязанок дров по два доллара семьдесят пять центов за каждую. Постоянные физические нагрузки изо дня в день согревали его и еще семерых мужчин всю ту зиму, хотя она оказалась самой холодной за последние годы. Река Кутеней замерзла, и как-то раз с того места, куда на повозках им свозили березовые и лиственничные бревна для распила и колки, они увидели, как по льду перегоняют стадо из двухсот голов скота. Животные вышли на безжизненную белую поверхность и взвихрили снежную муть, поначалу скрывшую целиком их самих, затем поглотившую северный берег и наконец поднявшуюся так высоко, что в ней затерялись и солнце, и небо.
Позже, в марте, Грэйньер вернулся в долину Мойи, туда, где когда-то стоял его дом, на этот раз загрузив припасами всю телегу.
В то, что осталось от леса, вернулись звери. Пока Грэйньер тащился в своей телеге за большезадой медлительной клячей
