в ус не дует. Хотя на что годится его филькина грамота?! А он плюет на все, и ходит, где хочет. И ни разу не попался. А я вот первый раз без паспорта, и того и гляди заметут! За что, Господи?! Почему не его?!
Фу, пронесло!
Вошли в собор. Литургия только началась. Служил сам владыка-настоятель. Встали мы, молимся, вроде все хорошо. Но Ивану опять неймется. Толкает меня в бок.
– Смотри, – говорит, – что это там над иконостасом? Никак камера видеонаблюдения?
– Ну, камера, и камера, нам то что. Поставили, значит надо. Наверняка, владыка благословил.
– Вот это-то и плохо, – не унимается Иван. – Если бы светские власти заставили камеру повесить, то понятно, что с них взять? А монахам за кем следить? За своими? Кто сколько поклонов бьет? Или за прихожанами да паломниками, как часто на службу ходят?
– А, может, воровства много, следят, чтобы не воровали, – возразил я.
– Да пусть и так. Монахам надо на волю Божью, на Божий Промысел полагаться, а не на видеокамеру, соединенную с компьютером. Ведь это все равно, что подглядывать за молящимися!
Иван повернул к выходу:
– Смотри, и там видеокамера! Знаешь что, я поехал к своему батюшке в скит, а ты, хочешь – оставайся, хочешь – со мной поехали.
А духовник у него, как и он сам, инненист, со старым паспортом. От него-то Иван и набрался всякой дури.
– Нет уж, – говорю, – ты езжай, а после службы на вокзале встретимся.
Уехал Иван. А я думаю, теперь-то уж спокойно постою. Вокруг все молитвенно стоят, смиренно молятся. Подал из алтаря владыка голос – словно волна по толпе прошла, такой глас особый, в глуби души вибрирует, аж до пяток достает. Вот благодать!
Да рядом встал какой-то нищий. Пахуч! Везет мне сегодня на бомжей. И народу в храме – отойти некуда. Терпел, терпел, не выдержал густого духа, вышел в притвор к свечному ящику. Постоял, отдышался. А все не то настроение. Не задалось у меня сегодня паломничество. Словно и на Литургии не побывал. Тут народ из храма повалил, и я с ним на галерею вышел, свежего воздуха глотнул. Пошел к Преподобному, отстоял очередь, приложился. Налил святой водички из креста в пластиковую бутыль. Денег по лаврским магазинам ходить все равно нет. Пора и на вокзал.
Встретились мы с Иваном у вокзала. А там уже из репродуктора женский голос предупреждает: приобретайте билеты, на вокзале дежурит перронный контроль! Смотрю, и действительно, у входа на перрон стоят две тетки и мужчина с красными повязками. Правда, билетов ни у кого не смотрят, лузгают семечки, смеются.
Я замялся (билета-то у меня нет!), а Иван смело попер вперед, как танк. Прошел миом теток, они на него даже и не взглянули. И другие так же идут. Неужели все с билетами?
Я потоптался, потоптался, да и тоже пошел вперед. Однако меня-то тетки как раз и тормознули:
– Ваш билетик!
Ну надо же, думаю, как мне сегодня не везет! Чувствую, краснею, как вареный рак. Объясняю им что-то про кражу, что денег нет. Да куда там, разве они поймут чужое горе!
– Денег нет, – говорят, – сиди дома, не езди. А то бороду отрастил, верующий, в церковь ходишь, а платить не хочешь! Божья овца! Много вас, здесь таких…
Ну вот, думаю, из коровок меня за день до овцы разжаловали. Поплелся обратно. Отошел от контролеров, смотрю, а с платформы мне Иван машет, рукой куда-то показывает. Я посмотрел, и вижу, что контроль-то только в торце платформы стоит, а в середке на платформу вход свободен! Бросился я вокруг вокзала, забежал на перрон, тут и поезд подъехал.
Втиснулись мы в вагон. Тут только я вздохнул свободно. Но всю дорогу ехал, сжимая в кармане последние десятки, ожидая контроля.
Контроля, к счастью, не было, но на платформе в Москве нас ожидал еще один сюрприз. Когда я вслед за Иваном доплелся до конца платформы, чтобы спуститься на рельсы, он вдруг встал как вкопанный.
– Ну, ты смотри! Опять охрану поставили, – он показал рукой на платформу дальнего следования, по которой мы хотели выйти на вокзал.
У ее ступенек топтались пара здоровенных мужиков в униформе, явно неодобрительно поглядывающих в нашу сторону.
– И что мы теперь, останемся пленниками платформы номер 8? – невесело усмехнулся я.
– Ну нет, – Иван решительно развернулся на 180 градусов. – Пошли!
Мы неожиданно двинулись в сторону турникетного павильона.
– Слушай, – поглядел на меня Иван, – сейчас мы пойдем через турникет. Контролеру надо дать десятку, только незаметно, вот так… – и он показал мне торчащий из кулака кончик свернутой в трубочку десятки.
Подойдя к открытой двери павильона, он подтолкнул меня вперед:
– Давай, только смелее, не тормози!
Я пошел к стоящей у турникета тетке, еще издали показывая ей уголок свернутой десятки. К моему удивлению, она не заорала на меня, не замахала руками, а ловко выхватила у меня десятку, другой рукой стукнув электронной карточкой по турникету, подтолкнув меня в спину: ну, иди!
Рогатка провернулась, и я оказался на свободе! Вслед за мной выскочил Иван. Он ухватил меня за руку, и потащил к метро.
– Слушай, Иван, у меня же и карточку москвича украли. Как же я на метро поеду?
Он с удивлением оглянулся:
– Ну и тормоз ты, Степа. У тебя же осталась еще одна десятка?
Джаляб
Александровская электричка на 19–05 была, что называется, рабочая. Толпа разнокалиберного люда мощным потоком текла вдоль ее вагонов, разбивалась на ручейки, заполнявшие любую свободную полость, трамбовалась, ругалась, потела, испускала пивную и табачную вонь. Сквозь набившуюся толпу, как иголка сквозь тряпку, сновали продавцы газировки и пива: «Пиво, водичка, сухарики-кошмарики!»
Пятничным вечером весь работный люд из
