— Что происходит? — спрашиваю я.
Мама смотрит в мою сторону, колеблясь, затем говорит:
— Не волнуйся, малышка. Это просто продолжающийся разговор о семейных… решениях.
— Продолжающийся? — я хмурюсь. — Почему я об этом не знаю?
Оливер, самый близкий мне брат и по возрасту, и в эмоциональном плане, бросает на меня виноватый взгляд, от которого у меня такое чувство, будто меня пнули в живот. Он знает обо всём, что бы это ни было, но даже он не сказал мне.
— Тебе не о чём беспокоиться, — говорит папа, откидываясь на спинку стула и обхватывая рукой кружку с пивом. — Вот почему.
Мои щёки горят, и на глаза наворачиваются первые слёзы.
— Это касается нашей семьи, и мне не нужно беспокоиться об этом?
Никто, кажется, и не осознаёт, насколько это обидно. Мама накрывает папину руку своей и нежно поглаживает. Фрейя, сидящая рядом с ней — почти мамина копия с их почти белыми волосами до плеч — с беспокойством смотрит на папу своими бледно-голубыми глазами. Тео отрывается от кормления и начинает плакать. Эйден осторожно забирает его у Фрейи, затем встаёт, подбрасывая Тео на руках, но перед этим мягко сжимает плечо Фрейи, нежно проводя большим пальцем по её шее.
Фрэнки кладёт руку Рену на спину и гладит.
Рука Гэвина в оберегающем жесте лежит на спинке стула Олли.
Вигго необычно молчалив и ковыряет этикетку на своей пивной бутылке.
— Что происходит? — спрашиваю я резким голосом. — Почему все так странно себя ведут?
Линни перестаёт раскрашивать и поднимает на меня взгляд.
— Кто знает. Взрослые всегда ведут себя странно.
— Я взрослая!
Линни хмурится и склоняет голову набок.
— Да?
Боже, устами младенца…
На глаза наворачиваются слёзы. Я знаю, что я чувствительная. Я знаю, что, возможно, слишком остро реагирую, но я так устала от этого чувства. Мне больно, что в очередной раз ко мне относятся не как к полноценному члену семьи. Я уверена, что мои родители, братья и сестра желают мне добра. И я представляю, что бы ни происходило, это, должно быть, так сложно, что они хотят оградить меня от этого.
Эта последняя мысль — единственное, что удерживает меня от взрыва после того, как я слишком долго сдерживала своё раздражение.
Я смахиваю едва не навернувшиеся слёзы и заставляю себя улыбнуться племяннице. Аппетит пропал, я отодвигаю тарелку с недоеденной едой в сторону, затем придвигаю поближе книжку-раскраску с покемонами.
— Какого цвета щёки у Пикачу, Линни?
Когда она отвечает мне, а я заполняю эти круги ярко-вишнёвым цветом, комната вокруг меня успокаивается, и в нашем семейном мире восстанавливается предсказуемый порядок.
По крайней мере, я полагаю, что моя семья видит это именно так.
Я же, с другой стороны, даю себе обещание, что так или иначе, каким-то образом позабочусь о том, чтобы вскоре, наконец, моя семья, моя команда — все — увидели, как много на самом деле изменилось.
* * *
Как оказалось, легче сказать, чем сдержать это обещание. В последние пять дней, прошедших после неудачного семейного ужина, в перерывах между тренировками, общей физической подготовкой и перечитыванием моей любимой любовно-фантастической серии, я пыталась — безуспешно — понять, что же будет дальше.
Я хочу, чтобы люди воспринимали меня по-другому, но как мне этого добиться? Я знаю, что внутри я изменилась. Но когда я смотрю на своё отражение в витрине магазина недалеко от моей квартиры, я сталкиваюсь с тем фактом, что внешне я действительно совсем не изменилась.
И это чертовски раздражает, учитывая то, как сильно я выросла даже за последние несколько лет. После выпуска из КУЛА прошедшей весной, после ускоренного трёхлетнего обучения, благодаря моим оценкам и спортивной стипендии, я стала как никогда независимой. Я старательно просматривала предложения по недвижимости и абсолютно самостоятельно нашла солнечную квартиру-студию, от которой совсем недалеко идти до пляжа. Я выбрала своего агента, не спрашивая совета ни у кого, кроме Фрэнки — но она сама работает в этой сфере, так что это был профессиональный совет. Я попала в стартовый состав национальной женской сборной по футболу, затем подписала контракт с лос-анджелесской командой «Энджел Сити». Я даже наконец-то получила водительские права после часов практики за рулём любимой колымаги Вигго, Эшбери.
И я всё равно выгляжу как тихая, неловкая девочка-подросток, которая оставила кошмар старших классов ради онлайн-обучения и больше не возвращалась. Девочка, которая сидела на задней парте, на крайнем сиденье на каждой лекции, не желая быть увиденной или вызванной, поскольку выразительно говорить с ходу — не мой конёк, и когда ко мне прикованы взгляды, я делаюсь красной как помидор (если только это происходит не на футбольном поле).
Я наблюдаю за своим отражением, пока у меня вырывается тяжёлый вздох. А потом моё внимание привлекает ликование толпы. Повернувшись на звук, я замечаю ресторан с открытой террасой, где по телевизору показывают повтор самых ярких спортивных событий, и вижу, как стадион Доджер взрывается при виде хоум-рана, а потом запись переключается на ведущих в их студии. Налетает вечерний августовский ветерок, донося запах горячей солёной картошки фри.
Мой желудок урчит, напоминая мне, что я сегодня не ела со времени тренировки. Может, еда в желудке поможет стимулировать креатив, придумать первый шаг в том, что я решила назвать проект «Зигги Бергман 2.0».
В уголке террасы ресторана есть маленький столик за двоих, на который падает вечернее солнце, и я прошу администратора посадить меня за него. Усевшись, я просматриваю меню, после чего выбираю сэндвич с курицей на гриле и порцию картошки фри. В последний момент я заказываю ещё алкогольный клубничный молочный коктейль.
Наполовину расправившись с алкогольным молочным коктейлем и уже давно умяв сэндвич с курицей, я провожу долькой картошки по луже кетчупа и смотрю в телевизор. Я ничуть не приблизилась к пониманию первого шага в проекте «Зигги Бергман 2.0»
Однако я слегка навеселе.
Это единственное объяснение тому, почему вид Себастьяна Готье по телевизору, в полной хоккейной экипировке скользящего по льду, заставляет меня быстро и жарко покраснеть.
Алкоголь всегда вызывал у меня румянец. Просто
