Изабелла написала Крофту, обрюхатившему еще одну женщину, теперь уже из общины: «Мне недолго осталось, Крофт, но кто знает! Я понятия не имею, состарилась ли хоть на самую малость с тех пор, когда сорок семь лет назад еще совсем девчонкой получила удар веслом. А ты, Крофт, круглый дурак».
Крофт все сильнее напоминал ей персонажа из «Комедиантов» Грэма Грина. По ее мнению, племянника следовало отвезти на какой-нибудь остров, где бы он изнывал от жары, или посадить в тюрьму.
Было сложно сказать, когда именно на Дин-стрит появился Роберт Вулфолк. Он жил где-то на Невинс или на Уикофф, а может, совсем в другом месте. Однажды Дилан увидел его на крыльце заброшенного дома, потом — сидящим на ограде дома Генри и глазеющим на девчонок. Затем он один или даже два раза участвовал в общей игре, хотя показал себя неважно. Роберт был выше Генри и мог так же сильно бросать мяч, но обладал и какой-то странной особенностью все портить. Уже по его манере размахивать руками и качать головой можно было догадаться, что он умеет лишь делать передачи да закидывать мяч на крышу. Однажды, стоя возле заброшенного дома, Роберт угодил мячом прямехонько в окно соседнего здания. Как выяснилось затем, он еще и неплохо бегал — все это отметили. Домчавшись до угла Невинс, Роберт остановился и станцевал, точно так же как Генри когда-то возле автобуса. К этому моменту еще даже не все осколки вылетели из оконной рамы. Вот это скорость! Оставшиеся у пустого дома мальчишки смотрели изумленно и вызывающе храбрились — не они ведь зашвырнули в окно мяч. Совершив свой подвиг, Роберт Вулфолк не показывался на Дин-стрит около полмесяца. Владелец дома, в котором он выбил окно, вставил в пустую раму кусок картона и в течение недели выходил и стоял на крыльце, буравя собиравшихся после обеда на обычном месте детей убийственным взглядом. Те, ощущая себя виноватыми, начинали играть в салки или спихивать друг друга с невысокой ограды, тихо переговариваясь:
— Вот козел. Ну чего он все пялится?
В конце концов владельцу разбитого окна надоело выражать протест, он нанял мастера, и тот заменил картон в пустой раме новым стеклом. Адети, почувствовав, что гроза миновала, опять начали бросать сполдин и весь день с обеда до вечера, а может, даже два дня пытались повторить знаменитый удар. Когда Роберт Вулфолк вновь объявился, они попробовали уломать его еще раз бросить в окно мяч. Роберт несколько дней наотрез отказывался, держался от просителей подальше, а потом, заинтригованный их настойчивостью, все же согласился. Но произошло нечто странное. Дети, испугавшись, что Роберт в точности повторит свой бросок, вмиг разбежались, а он просто прикарманил новенький сполдин и ушел в неизвестном направлении.
Никто не знал, где живет Роберт. Возможно, на Уикофф, но он никому об этом не говорил.
— Ну и имечко же у него, — сказал Генри, ни к кому не обращаясь.
— У кого? Какое?
— Хреноберт.
— Во-во, — с воодушевлением подхватил Альберто. — Полный придурок.
Остальные промолчали. Слова рассеялись в воздухе, о них забыли. А двумя днями позже Роберт будто из-под земли вырос на крыльце Генри, и у мальчишек появилась неприятная догадка, что он все время был неподалеку и наблюдал. Это сразу же стало заметно по их лицам и позам. В тот тихий жаркий день они ничем конкретным не занимались. Генри с независимым и гордым видом бил мячом о бетонную ограду. До Роберта ему как будто не было дела.
— Подойди-ка. Есть разговор, — сказал ему Роберт. Он сидел на крыльце, воинственно приподняв плечи, одну ногу небрежно отставив в сторону, раскинув руки, и походил сейчас на марионетку, веревки которой на время ослабили.
— Сам подойди, — ответил Генри.
— Повтори, как меня зовут.
Остальные мысленно спрашивали себя: где он прятался все это время? Что ему удалось подслушать? Каждый из них стоял, прикованный к месту, и думал, что, быть может, ему одному неизвестны какие-то очевидные для других вещи. Все они затаили дыхание, ощутив в воздухе привкус чего-то неизведанного и чувствуя легкое головокружение.
— И не собираюсь.
— Нет повтори.
— Вали домой.
Когда Роберт прыгнул с крыльца и напал на Генри, все вспомнили о его ударе мячом. Никто и предположить не мог, что однажды тощие руки Роберта обхватят Генри, и они, переплетясь ногами, будто страстные любовники, повалятся на землю. Роберт с остервенением начал бить противника, подмяв под себя, — зажмурившись, с таким выражением, словно находился под водой и лупил акулу. Генри весь сжался. Какое-то время рассмотреть как следует дерущихся никто не мог: их будто накрыло водяным колпаком. Внезапно тишина лопнула, оба противника всплыли на поверхность из океанских глубин, и остальные подошли ближе, чтобы наблюдать. Они услышали тонкий, почти звериный вой, вырывавшийся изнутри обоих. Дети познавали жизнь. То, что люди иногда дерутся, было известно всем, но возможность увидеть это собственными глазами выдавалась далеко не каждый день. Мальчишки размышляли о том, что когда-нибудь такие же звуки будут издавать они сами, и не торопились разнимать дерущихся, даже не задумывались, на чьей они стороне. Впрочем, никто не смог бы ответить на этот вопрос однозначно. Наконец кто-то крикнул, подчиняясь инстинкту:
— Все! Хватит!
Альберто подскочил к дерущимся и оттащил Роберта.
— Теперь все понял? Понял? — прорычал Роберт, размахивая рукой. Сзади его удерживал Альберто, но он все еще рвался в бой, — оба они топтались на месте, как брыкающиеся в стойле жеребцы. Роберт расцарапал до крови тыльную сторону ладони об асфальт или, может, о зубы Генри. — Что, получил свое?
Он наконец вырвался из рук Альберто и зашагал по направлению к Невинс. А на углу остановился, повернулся и еще раз прокричал:
— Получил?
Мгновение спустя он скрылся из виду.
Невинс-стрит была рекой несчастья, протекавшей вдоль территории Дин.
Куда ушел Роберт? Кому отдал стирать свою перепачканную одежду? Он мог пропасть теперь надолго. А мог и вернуться скоро. Не исключено, что у него были братья или сестры. Никто ничего о нем не знал. Да и не желал об этом задумываться, не считал нужным.
По Дин-стрит, засаженной с обеих сторон деревьями, грохотали машины и автобусы — солнце играло на их стеклах, ослепляя водителей. Мужчины возле сдаваемых в аренду домов выражали безразличие ко всему с помощью нахлобученных на голову в любую погоду фетровых шляп. Они вечно потягивали из бутылок пиво, а если хотели что-то сказать, говорили на испанском. Или же оставляли мысль при себе. Женщины в этот час, наверное, хлопотали на кухне, готовя ужин. Никто не обращал внимания на ребятню. В последние дни даже белая старуха почти не выглядывала из окон.
Порой и сами дети не смотрели друг на друга. Они могли часами спорить о том, кто именно сказал то-то и то-то и кто действительно наблюдал какое-то важное событие, а кто нет. Потом внезапно выяснялось, что этого не видел и сам зачинщик спора. Девочки никогда не вставали на чью-либо сторону, хотя постоянно крутились где-то поблизости и все замечали. Марилла могла дружить с чьей-нибудь сестрой, а брат девочки ни разу не упоминал об этом в разговорах с остальными. Дни протекали одинаково, а если и случалось что-то необычное, разобраться в произошедшем было невозможно — очень многое оставалось неясным.
