плакать, то ли бежать со всех ног! Выбрала – бежать… Не оглядываясь назад, не пуская и мысли о погоне, быстрее бы лес – не найдут, не выдаст туман!
…Танге ждал каждую из ночей. И то ему казалось, что напугал девчонку, и не придёт больше, то страх леденил душу насквозь: а если не от тумана, так от его поцелуев Шантикьяра замерла вроде тех, других девушек?
На шестой закат сил у него и вовсе не осталось. То ли плакать, то ли бежать без оглядки. Выбрал – бежать! Пусть увидят, пусть хоть что…
Седой туман глядел на них сверху, нарочно сводя дорожки лесные посреди чащи. Подтолкнул дымчатым рукавом Шантикьяру прямо в руки Танге. Не того ли хотела? А ведь все и всегда случалось по ее желанию.
Запутались пальцы в волосах, холодные губы на горячих, с осенней ночью наперегонки, остановилось вечно торопящее рассветы время…
Туман обнимал обоих, придерживая ветер в скрипучих ставнях.
«Люблю…»
Другие. История шестнадцатая
Где-то в другом мире, на границе истины и большого моря, нам не случалось расставаться.
Где-то в других жизнях, записанных по древним манускриптам и чьей-то шаткой памяти, мы говорили о важном.
И под другими именами нас до сих пор вспоминают вместе…
Поздно. История семнадцатая.
Мне верилось, что в январе ты вернёшься. То ли пророчества всему виной, то ли странные видения на стыке снов и рассветов. Но полмира тогда топило снегом – и тебе не случилось найти дороги.
Казалось, в феврале-то уж точно. Следом за короткой луной расступится туманная завеса, возвращая тебя мне. Но скор февраль. И тебе не хватило дня и минуты.
Март хлынул в мир дождями и грозовым маревом. Оттаяло замершее под ледяной коркой сердце. Весенними лучами рассветился твой путь. Мои глаза дыру проглядели в горизонте. Но, видать, не сбылось.
Апрель всегда был нашим. Изначальный срок для всего, что имеет значение. Завершённый круг. Полный оборот. Теперь? Земля никогда ещё не бывала такой красивой. И такой пустой. Без тебя.
Майский сезон звездопадов подсказывал загадывать желания. И на каждую упавшую искру моя душа просила – вернись! Успей. Пускай теперь! Но нет.
С началом июня звезды прочно зацепились за бархат ночного неба, и перестали чертить мерцающие дорожки вниз. Лето расстелило цветное покрывало на полсвета! По нему бежать – не сбиться с шага! Но то ли ноги в траве по колено увязли, то ли память твоя.
Июльское солнце выжигало дотла. И сердце мое обернулось пустыней без края. Высохли слезы на диком жарком ветру. Камнем замерла шаткая надежда. И не теперь. И никогда. В смерчевый саван завернулась моя печаль.
Август прошёл незаметно, будто в день уложившись, скользнул с закатом за горизонт и проснулся уже сентябрём.
Первый осенний дождь расплакался колкой грозой. Захотелось вдруг и мне лить слезы ночи напролёт и спрашивать ветер про то, как ты там? Ветер рассказал, что все у тебя хорошо. Ну и пусть.
Октябрь запахнул золотой плащ из листьев, запутал сонное солнце в моих волосах. И напомнил, каково это – улыбаться. Отчего бы и нет? Мне виделись твои глаза под самый занавес листопада. Как жаль, что ты не застанешь его, как жаль!
Ноябрь зло швырнул градом в лицо. И невольно подумалось – не задело ли и тебя? Не попала ли льдинка в сердце, как у того мальчика в сказке, что собирал из осколков слово «Вечность»? Но тебя хранил бог и моя любовь. Только это. Правда, не осталось ни искры, ни веры.
Декабрь завыл вьюгой по крышам, замёл все пути-перепутья. В моем доме потрескивали поленья в камине, а чашка брусничного компота не давала озябнуть рукам. И сердце даже не сбилось с ритма, не пропустило удар, когда вдруг распахнулась дверь. Поздно… Так поздно!
Отчего же теперь?
Насовсем. История восемнадцатая.
«Оставайся насовсем. Можешь больше не прятаться в дальних уголках сердца, не проскальзывать в последний сон перед рассветом. Будь в самом центре всего. Именно там, где тебе и место. Зная больше других, глядя прямо сквозь всю твою темноту, я не хочу добавлять тебе света…»
Так могла бы начаться красивая история. О принятии и вере, о прощении и смысле.
О тебе? Обо мне?
Так могла бы закончиться грустная сказка. О том, чего никогда не бывало. О чём-то, что приснилось однажды под самое утро самому бестолковому человеку на свете.
Мне? Тебе?
Люблю. История девятнадцатая.
Могла быть тенью на сгибе рассветного неба. И была.
Умела быть далью, зовущей в дорогу. Звала.
Случалось быть светом – и темнейшей ночи не погасить. Светила.
Бывала и тьмой без искры и надежды – тут уж как повезёт.
Медлительной черепахой на океановом дне.
Долгожданным дождём по иссушенной в трещины земле.
Покоем на уставших плечах.
Колким снегом в лицо.
Кошмарным сном, из которого не выпутаться, не выкричаться.
Львицей.
Змеей.
Шепотом.
Костром в чаще непролазной.
Все роли одинаково ей шли. Все удавались.
Но лучше всего она умела быть им.
И заодно всем, чем ему вздумалось стать по ту сторону реальности: касаткой, радугой, чашкой травяного чая, болью. Она будто превратилась в зеркало. А он смотрел и не узнавал.
«Зачем мне касатка?» – говорил он. – Радуга-мираж, чай для стариков. А о боли я и вовсе не просил!»
«Потому что люблю» – думала она.
Но как про такое расскажешь?
Все, что написано. История двадцатая.
В Небесной Книге судьба каждого записана золоченой вязью.
Про все, чему быть, обо всем, что возможно и чему никогда не случиться. Не выпросить большего, не избежать предсказанного. Но говорят, всегда и всему есть место под бесконечным небом. Если дождаться. А люди редко умеют ждать. Одни, развеянные по ветру, раскиданные по разным берегам, рвутся навстречу судьбе, едва ли понимая, что она и сама придет – не замешкается. Другие, запертые в клетки памяти и круговорота мыслей, всеми силами пытаются избежать судьбы, выдумать все заново, переписать набело… До другого берега поди, докричись, когда ветер в лицо и ночь вокруг! До неба дозваться – и того дальше. Сбывается все, что написано. О большем просить – небо печалить.
Однажды было так, что двое сговорились переписать Книгу с самого начала. Договорились о знаках, не понятных другим, чтобы стать ближе возможного, сильнее мыслимого.
