массивными деревянными дверями. Улыбнувшись мне в ответ, он дважды постучал по ней пальцами. Я судорожно вздохнула, ненавидя слышимый способ, которым он демонстрировал мой страх перед тем, что может ждать меня за этими дверями. Я еще раз спросила, не ошиблась ли я. Возможно, мне лучше не знать, не видеть, не чувствовать снова.
Потому что правда заключалась в том, что я почти ничего не чувствовала с тех пор, как он сломал меня.
— Войдите, — раздался низкий мужской голос после стука Донателло. Мое сердце замерло, я думала, что больше никогда не услышу этот голос. Оно изменилось, углубилось, стало более властным, как будто от мальчика почти не осталось и следа, я так любила оставаться. И все же каким-то образом моя душа осознала это на каком-то глубоком уровне, от которого у меня чуть не выступили слезы.
После всего того, что прошло, одного звука его голоса из-за закрытой двери было достаточно, чтобы поставить меня на колени.
Донателло роскошным движением открыл обе двери, махнув мне рукой и склонив голову. Я сделала глубокий успокаивающий вдох, прежде чем мне удалось заставить ноги войти в комнату.
Мои глаза метались по роскошному пространству, размышляя о том, как обстановка в этом доме заставляла меня чувствовать себя дешевкой в моей темно-зеленой пуговице и короткой белой юбке с лепестками и серебряными ручейками по всему телу. Я чувствовала себя не в своей тарелке и поняла, что никогда не принадлежал миру Маттео.
Неудивительно, что он бросил мою задницу.
По крайней мере, мои каблуки заставляли меня чувствовать себя стильно, выглядя сногсшибательно и с ремешками, обернутыми вокруг моих лодыжек замшей зеленого цвета на фоне темного деревянного пола.
— Айвори. — В его голосе была улыбка, и я повернулась налево, где комната изгибалась, и увидела, что он смотрит на меня из-за стола с ручкой в руке. Хотя его голова наклонилась, чтобы посмотреть на бумагу, на которой он писал, его глаза с поразительной напряженностью зафиксировались на мне.
У меня перехватило дыхание, когда я увидела это невероятно красивое лицо. В старших классах он всегда был о чистых краях, светловолосый всеамериканский мальчик по соседству с потрясающими голубыми глазами и мальчишескими мышцами, набитыми на его тело, как он мог. Десять лет спустя его волосы были темнее, скорее каштановыми, чем светлыми, и от этого его пронзительные лазурные глаза казались ярче. Его некогда чистоплотное лицо было покрыто чем-то средним между щетиной и очень короткой, ухоженной бородой. Он набрал вес, его худощавое телосложение осталось в прошлом, и теперь, когда он постарел, проблем с набором мышц не было, и это было видно даже под дизайнерским костюмом, который он носил. Он был всем, чем был в старшей школе, устрашающим и недосягаемым, но теперь он был просто больше. Ручка упала на бумагу перед ним со стуком, отвлекшим меня от моего взгляда, и я немного встряхнулась.
— Айвори, — снова прошептал он, встав с улыбкой и обойдя стол, чтобы подойти ко мне. Его губы встретились с моей щекой в приветствии, и я вздрогнула, когда прикосновение вызвало у меня дрожь. — Ты такая же красивая, которую я всегда знал.
Я покраснела, глядя в его пристальный взгляд. Он стоял слишком близко, слишком близко, и я демонстративно отступила на шаг.
— Спасибо, — неловко пробормотала я. Много лет назад в том, как он смотрел на меня, была очевидная привязанность, и всегда в его глазах был юмор, когда они останавливались на мне. Это исчезло, ушло, осталась только почти темная, тревожная интенсивность.
— Ты тоже хорошо выглядишь, — ответила я. Ухмылка, которую он мне подарил, говорила о том, что он был достаточно высокомерен, чтобы понять, насколько это было преуменьшением.
Ложь века.
Его ухмылка превратилась в ухмылку.
— Что ты здесь делаешь? — Его слова были резкими, но его тон был мягким, почти озадаченным и пронизанным его собственным недоверием.
Я это очень хорошо поняла. Стоять перед ним после всех этих лет боли было сюрреалистичным опытом, и у меня не было никакого желания повторять его. Я хотела покончить с этим и отправиться в путь.
— Сегодня утром я была в банке Байлайн в парке Мак-Кинли, когда трое вооруженных мужчин в лыжных масках пришли ограбить его, — сказала я в ответ, решив просто говорить об этом прямо. Я становилась все более подозрительной ко всему, что могло заставить преступников опознать меня в связи с Маттео.
Он замер, его тело застыло неестественным образом. Он даже не дернулся, если не считать движения, необходимого для того, чтобы произнести следующие слова.
— Они тебя трогали? — Его голос тщательно контролировался.
— Нет. Как только один из них увидел меня хорошенько, он стал умолять меня сказать тебе, что они не знали, что я была там. Что они не могли знать, что я буду там, и сказать тебе, что они не тронули меня.
— Айвори… — Его лицо смягчилось, тело внезапно вернулось движение. Он наклонился дальше в мое пространство, и я отступила еще на шаг. Я бы не позволила ему пересечь эту черту после всего, что он сделал. Все, что я могла сделать, это получить ответы, попрощаться и, наконец, жить дальше.
— Зачем грабителям банков знать мое имя? И с чего бы им паниковать из-за тебя?
Мои руки скрещены на груди, а зубы вонзились в то место в уголке рта, которое практически превратилось в жевательную игрушку под всем дневным стрессом.
— Ты под моей защитой. Ты под ней еще со школы. — Его голос слегка ожесточился, когда его взгляд переместился на мои скрещенные руки. Он, казалось, не оценил ни позу, ни отношение, стоящее за ней, но промолчал об этом.
— Верно, — проворчала я. — Ну, тогда позволь мне кое-что очень, очень ясно прояснить. Мне не нужна твоя защита.
Оставшийся нежный взгляд исчез в пользу жестких, жестоко красивых линий. — Убери ее, и я продолжу жить своей жизнью, как будто тебя не существует, точно так же, как я жила двенадцать гребаных лет.
— Будь очень осторожен, — проворчал он себе под нос. Его ноздри раздулись, и то, что когда-то было расслабленной позой, напряглось, когда он выпрямился.
— Я не хочу иметь ничего общего с тобой или чем там, черт возьми, ты замешан, и преступники тебя боятся. Ты позволил мне жить своей жизнью без помех, и если меня застрелят на улице, то пусть будет так, черт возьми, — прошипела я, глядя на него снизу вверх. Мышцы на его челюсти дернулись, его взгляд стал прямо-таки ледяным.
— Это будет лучше, чем быть частью чего бы то ни было, —
