ветра. Мои мысли тогда остановились на этом «вечно-влюблённый». Можно ли меня, не способного оставить своё травмированное прошлое и пойти дальше, назвать таковым? Влюблён ли я ещё в Полину, так же, как и в моменты, когда она жила? Или мне только так проще оправдывать собственную никчёмность, сводить смысл жизни до неких чудо-цветов? Я считал тогда, и отчасти думаю так до сих пор, что мой акт поиска растений, достойных моей погибшей жены, не более, чем способ извиниться перед ней. Остатки догорающей к ней любви, пожалуй, как и в случае Гриши, — возможность продолжать идти в сторону давящей неизвестности. Стал бы я при иных обстоятельствах забираться в такую глушь? Едва ли, хотя и тяжело оценивать ситуацию с позиции «если».
Наверное, мой рассудок, изрядно уставший от недосыпа, терзало именно первая часть — «вечно». Словно бы я навсегда буду влюблён в мою Полину и никогда не сумею выпутаться из пут давящего прошлого. Может, она понимала это, а потому перед смертью дала мне цель, которую я непременно обязан осуществить. Но, возможно, далее мне неверно показалось, словно цветы эти её недостойны? Искали ли мы открытий там, в горах Урала? Нет. Важнее было именно само путешествие, чем его цель. Может быть, тут так же? Полине очень бы хотелось, чтобы вместо горечи от утраты и ненависти к себе, я переключился и довершил причину нашего пребывания. Но при чём же здесь бог? Этот момент никак не мог сойтись, я должен был понять «зачем» она верит в него. Но сколько не бился — осознать к тому моменту так и не смог. Ни священники, ни самые её близкие не ответили на этот, надо думать, нетривиальный вопрос.
Скрипя сердцем, во мне постепенно начал расти гнев. Ты молилась Ему, верила в Него, а он вытер об тебя ноги, заставив мучиться. Он изначально проклял тебя болезнью, но ты всё равно неустанно следовала Его линии. Зачем? Действительно, зачем? Что такого Он даёт, что ты не могла получить ни от одного живущего и по-настоящему существующего?..
В закатных сумерках ни с того ни с сего поднялась суровая зимняя буря. Она яростно и, думается мне, с большой ненавистью к вторгнувшемуся человеку била мелкими ледышками и снежинками нам в лица. Видимость упала практически до нуля. Свет от наших включённых фонариков едва позволял видеть друг друга. Что уж и говорить о слышимости, если бы Миша и орал во всё горло как перед избушкой прошлым вечером, мы бы не сумели различить за инфернальным ветром и слово. В таких условиях оставалось только молится, когда у нашего проводника вновь включится чувство осторожности, которым он и славился на кафедре в многочисленных походах — явно было понятно, что беглеца мы отыщем лишь по случайности. Но Борис Николаевич неустанно шёл вперёд, спотыкался и даже падал, но он не мог оставить своего ученика в одиночестве перед суровыми погодными условиями. А может быть, боялся, что без карты мы не сможем добраться назад, не вернёмся к «Архангелу Михаилу», в столицу, к любимым стихам.
Блуждали мы, кажется, далеко не один час в тот роковой марш-бросок. Удача оказалась на нашей стороне. Борис Николаевич вдруг остановился у опушки, мы с Гришей, недолго думая, направились к нему.
У дерева валялся растерзанный Мишин труп. Мне бы не хотелось в подробностях описывать то, как он выглядел, или точнее то, что от него осталось, ибо картина эта отнюдь не для слабонервных. Одно скажу: правая нога, левая рука и часть живота отсутствовали. Волки ли его так изуродовали — оставалось тогда загадкой, но один факт не сходился — на его груди красовались глубокие раны от чьих-то костей, словно бы медведь, отошедший от спячки, рассвирепел до того, что оторвал и утащил с собой в ходе борьбы (ель над ним также была оцарапана) куски его больного тела.
Гришу вырвало той жалкой едой, которую мы заталкивали утром и еле прожёвывали по пути днём. Борис Николаевич молчал, но, даже глядя на него со спины, я понимал, что испытывает он грусть и боль от того груза ответственности, который кое-как согласился принять, ещё когда Миша только созывал людей в это путешествие.
Самому мне почудилось воспоминание, вставшее перед сознанием препятствием, о которое на полных порах влетела моя израненная душа. В детстве, когда мы с отцом вышли в небольшой поход под Москвой в лес, я, по всей видимости, заигравшись, отошёл слишком уж в сторону от нашего импровизированного лагеря. Отец спал, утомлённый путём по палящему солнцу, и прилёг ненадолго вздремнуть, он и не видел и не мог помочь мне при необходимости. А такая необходимость была — я заблудился, грубо говоря, в трёх соснах. Как бы не старался идти, всё никак не мог дойти до лагеря, от этого передо мною, наивным мальцом, впервые явился страх, закрывший мне рот до того, что я не мог вымолвить ни слова, ни то, что кричать, моля о помощи. Откуда взялся этот ужас, мне неведомо до сих пор. Как бы то ни было, под сгущающиеся сумерки и с безумно бьющемся сердцем я по совершенной случайности натолкнулся на сверкающие белые человеческие кости, оставленные, быть может, жестоким человеком, а быть может, стаей волков. И только тогда шок от увиденного позволил маске страха перед давящей неизвестностью спасть. Я закричал во всё горло, и этим спас себя — отец достаточно быстро нашёл меня и оттащил от увиденного.
Стоит ли говорить, что после того события я долго не мог прийти в себя, а страх остаться в одиночестве перед неизвестным и от того пугающим лесом давил на меня до того, что я не мог найти в себе силы заходить даже в парк. Нет, моя мечта находить труд в единение с природой не была оставлена, напротив, через шесть или семь лет после этого я поступил в университет на соответствующую специальность.
Но ужас так и не отступил и предстал предо мной в самой первой экспедиции в сердце леса. Я, хотя и находясь в окружении группы людей, осознал себя потерянным и никому не нужным, те же чувства были пережиты мною и в детстве. Мне казалось, что никто не был в состоянии вывести из этого состояния подступившей неопределённости.
Но, по счастью, не всё человечество остаётся равнодушным, когда кто-то испытывает трудность. Смеющаяся и весёлая первокурсница взяла меня под руку, с ней мы проговорили о нашей любви к исследованию нового и неизведанного всю экспедицию, так
