на стол его втащила?
Клёкот Петрович несанкционированных разговоров не поощрял, поэтому, растопырив крылья, выдал первое предупредительное «Ко-о». В избе ему нравилось больше, чем в холодном курятнике, поэтому разгром учинять он не спешил, а поскольку барышни резких движений не делали, а просто восхищенно пялились на его непревзойденное величество, до поры до времени милостиво прощал им их присутствие.
Конечно, Клёкоту Петровичу было бы гораздо приятней, будь вместо них в его чудесном сне породистые курочки, но сон сам по себе был так приятен, что «просыпаться» он не торопился.
Девки, быстро скумекав, что временной заторможенностью петуха грех не воспользоваться, подкинули еще зерна и хотели было снова затянуть заговорную, но тут случилось страшное.
Кузнецовская Дашка то ли простыла, на празднике гуляючи, а может, просто шерстинка в нос попала, но девка сморщилась, пожевала губу и вдруг оглушительно и зычно чихнула.
От богатырского чиха проснулся Федоськин кот, все это время сладко дремавший на подоконнике, подскочил, ударившись об оконную раму и по инерции отскочил на стол, где и налетел на возмущенно растопырившего крылья Клёкота Петровича.
Даже с полусна узрев масштаб назревающего конфликта, кот поспешил ретироваться со стола, сбив при этом пару свечей, но было уже поздно.
Клёкот Петрович, взревев громовое «Кто-о?», бросился на несчастного бедолагу, который в свою очередь, не будь дураком, тут же нырнул под ноги хозяйке. Заорав дурным голосом, Федоська отшатнулась к печке, где споткнулась о кочергу и упала в лукошко с заготовленным на зиму луком.
В избе стало заметно веселее. Крики, вопли, ругательства, причитания, хлопанье крыльев, кошачий ор — все смешалось в один бесовский хоровод. С шестков с грохотом посыпалась посуда, щедро устилая пол мелкими черепками.
Шум поднялся такой, что проснулись и мамаша, и бабки, и братья Федоськи, и даже папаша, напившийся вусмерть накануне и не планировавший приходить в сознание еще, как обычно, дней пять, тоже в ужасе вскочил и бегал по горнице вместе со всеми в поисках выхода.
В деревне проснулись собаки, подняв дружный гвалт, плавно переходящий в вой как по покойнику. Да что тут говорить, орали так, что и покойники на кладбище наверняка повскакивали, или поглубже в землю зарылись.
Девки не глядя хватали одежду и, сметая все на своем пути и спотыкаясь друг через друга, ломились к выходу. В двери образовалась пробка.
— Свечку затуши, пожар устроишь!
— Пожа-а-ар!
— Где пожар?! Полоумная, прости хосподи!
— Отцы небесные, спаситяяя-помогитя, пощадитя душу мою грешную, как есть всю поломали, ни одной косточки целехонькой не осталось!
— Люди добрые, да что ж это деется? Ни за что, ни про что живую душеньку убивают, отойди уже от двери, дура!
— Укусил! Аааааа! Батюшки мои, святые угодники, всю руку же по локоть откусил!
— Чаво орешь как оголтелая? Кто укусил? Петух?
— Кот укусил твой окаянный! Под шубу забился, подлюга, всю руку по локоть оттяпал!
— Мать честная, царица небесная, защити!
Федоська, забившись в угол, прикрывалась печной заслонкой как рыцарь щитом.
— Глашка! Мешок хватай! Да на голову ему… Куды? Петуху! Энто кот! Да что ж ты криворукая!
Федоська неуклюже встала, корзина с луком перевернулась, и круглые луковицы покатились по полу прямо под ноги полуночных паникёрш. Первой упала Глаша, утянув за собой бегущую за мешком Федоську. Гулкий звук упавших тел разбавил грохот металлической заслонки и полупридушенный кошачий мявк.
Возле двери раздались вопли и хлопанье крыльев, возвестившее, что противник взлетел на полати и собирается атаковать с воздуха. Ситуация стала совсем критической, когда потухла последняя свеча. Вне себя от ужаса впотьмах, девки выдавили грудями дверной косяк и высыпались в сени.
— Хватай! — Федоська, подцепив мешок, как лебедь взмахнула крылами и сверзилась на пол, поскользнувшись на очередной луковице, но Глаша, подхватив ее героический порыв, на четвереньках добралась до двери и прямо на пороге исхитрилась-таки накинуть мешок на голову коварному драчуну.
Хватаясь за бока и охая, девки высыпали на улицу, на ходу обуваясь в чьи попало валенки и костеря на чем свет стоит и Глашу, и ее ненормального петуха, которого по поверью теперь еще целый год нельзя рубить, потому что он предсказатель, Федоськиного кота, саму Федоську, друг друга и весь белый свет в придачу.
Глаша, дабы не слушать льющиеся на нее из ведра пожелания, прижала к груди притихший мешок, и опрометью бросилась домой.
Глава 6
Тихо скрипнув калиткой, Глаша тяжело прохрустела валенками к крыльцу. Мысли роились невеселые, навевая тягучую тоску.
Она бросила унылый взгляд на дом соседа. Тот подмигнул ей темными окнами, в которых отразилась луна.
«И почему это не глаза Димитрия?» — тяжело вздохнула Глаша. А он, наверное, сейчас спит. Один… В своей постели. И никогда ей, Глаше, не войти в его дом хозяюшкой. Не согреть холодную постель морозной зимней ночью…
Она громко хлюпнула носом, невольно издав звук, похожий на короткий вой, смахнула снег с валенок корявым веником и, понурив голову, побрела в избу.
В сенях было холодно и темно. Бросив мешок на пороге, она на ощупь подкралась к старинному колченогому буфету и, поднявшись на цыпочки, отыскала на полочке пару огрызков свечи. Вместо подсвечников подставками им служили кружки с просом, щедро залитым застарелым воском.
В импровизированном стойле фыркнула Огневка, приветственно мекнула пригревшаяся у ее теплого бока Манька. Приглядевшись, Глаша заметила удобно устроившегося на Манькином обильном пузе кота с напрочь «обритыми» усами.
— Сидишь? — подсветив огарком свечи, поинтересовалась она у него. — В избу пойдешь, на печку?
Кот одобрительно мявкнул, потянулся и гордо просеменил к двери в горницу, из-за которой раздавался раскатистый храп деда. Глаша пустила его внутрь и хотела было зайти сама, но замешкалась, что-то обдумывая, и решительно захлопнула дверь. Ну их! Девки опять будут смеяться, бабуся сочувственно мотать головой. Неважно, что они все спят — все равно именно такая картинка крутилась у нее перед глазами. Глаза щипало, и она понимала — сейчас заревет, а значит, разбудит всех, и придется рассказывать, что никого она не нагадала, что женихи от нее даже ненагаданные под стол текают.
Тихо всхлипнув, она присела на большой дубовый ларь с мукой. Перед глазами снова проплыли могучие плечи Димитрия, его спорые руки и мягкий взгляд. Эх, какой мужик кому-то достанется! Кому-то, а не ей…
В углу что-то зашевелилось и недовольно заклокотало. Глаша ахнула: «Клёкот Петрович! Вот же дура, замечталась, да петуха в избу с собой притащила!». Идти в курятник не хотелось. Снова обуваться, вязнуть по колено в сугробах, да на соседскую избу любоваться… Нет! Она
