В бараке нас было примерно пятьдесят человек, сколько точно, не считал, не до этого было. Почти сразу начали образовываться группировки. Несколько здоровых шестнадцатилетних парней подмяли под себя кучки малолеток и устраивали… Да беспредел они творили. Пользуясь разобщенностью и возрастом угнетаемых, они забирали всю еду и делились только с членами своих банд. От чего большая часть заключенных-детей страдала от голода. Были даже смерти, уже через месяц умерли двое, два мальчика, они просто вообще не ели за все то время, что находились здесь. Пацанам было лет по шесть, это даже не дети – малыши совсем, что они могли? Таких, правда, было мало, основной контингент состоял из таких, как я, плюс-минус два года. То есть в основной массе здесь находились дети от десяти до четырнадцати лет. Зачем немцам дети старше, не понимаю, это ж люди со сложившейся психикой, воспитывать их уже поздно. А немцы пытались именно воспитывать нас. Те, кто сразу заявлял о своей преданности Германии, исчезли из барака в первую неделю. Где они теперь, никто не скажет. Оставались, так сказать, «молчуны» иприблатненные. Откуда у вроде бы детей такая воровская закалка и привычки, для меня было тайной.
–Сука мелкая, ты чего сделал?– окрик вырвал меня из размышлений и заставил напрячься.
Я только что подписал себе приговор. Когда в очередной раз ко мне подошли «шестерки» ипротянули руки за моей пайкой, я сломал одну из клешней. Вышло все как-то легко и спонтанно, даже удивился сначала. Все дело в голове. Из прошлой жизни в памяти было столько всего, что хватит на троих местных, я же спортсмен в прошлом-будущем, причем не рядовой, имел и разряды, и звания. Вот и сработал мозг так, как привык в той жизни, а я, наконец, осознал, что детское мышление, которое так долго превалировало над моим личным, побеждено. Это раньше я хныкал и боялся всего, но с этим покончено. Холодный расчет, уверенность в силах возобладали. Да, проблема теперь в теле, но, думаю, выкручусь, если не убьют прямо сейчас.
–Я есть хочу.– Перед тем как дать отпор противнику, я аккуратно поставил миску с баландой на землю в сторону, теперь же поднял ее и начал есть, даже не глядя в сторону угрозы.
Парнишка, который привычно подошел забрать у меня пайку и получил травму, тихо скулил в сторонке, пытаясь унять боль в руке, но куда там, кисть сломана. Из глубины барака, откуда меня и окликнули, поднялись и пошли ко мне сразу двое других. Такие же, как и калечный, лет по четырнадцать. Все мы здесь тощие, даже самые старшие, одни ребра, так что мало отличаемся друг от друга, только ростом. Парни шли медленно, выкрикивая ругательства и проклятия, а я быстро пытался съесть то, что еще оставалось в миске. Это, кстати, немцам спасибо, за то, что кормят, как зеков в камерах. Нам выдают каждому по миске лично в руки, а не просто поставив бидон с баландой в барак. Поэтому и приходилось старшим именно отбирать еду, а не забирать всю разом. Немцы, кстати, смеялись и шутили снаружи, я это слышал не раз, наверное, еще и ставки делали, суки.
Пинок по ногам, а я сидел у стены, прижавшись спиной, заставил поднять голову.
–Ты теперь вообще ничего не получишь, сука, сдохнешь, как пес!– выпалил один из мальчишек, который и пнул меня. Пинал так, просто показывая, что он подошел и сейчас будет меня бить.
Почему они сказали, что я больше вообще не получу еды? Ну, я немного сгустил краски, у нас все же не все отнимали, двухразовое питание было у каждого. Кто не понял, двухразовое это два раза в неделю, а не в день. Поэтому, наверное, пока и умерли только двое, а не все. Миска баланды в день выдавалась каждому, а вот большая часть узников ела только два раза в неделю. К старшим в команды вначале шли охотно, видя, как они делят отнятое, но те не дураки. Они заставляли претендентов в «шестерки» биться между собой, чтобы отобрать в подручные самых ловких и сильных. Иначе, возьми они всех желающих, самим ничего не достанется, делиться-то надо, а то кто за тебя будет драться?
Ко мне потянулись руки, сразу четыре, хотели, скорее всего, поднять и притащить к старшему. Тот, сука, сидит довольный и ждет, когда к нему на поклон притащат очередную жертву. А вот хрен тебе. Мальчишки, как и сказал ранее, все были тощими и хилыми, несмотря на возраст, поэтому удар сразу двумя ногами в животы отбросил их назад. Я перед ударом только сполз чуть ниже по стене, чтобы ловчее было, а в нужный момент ударил. Попал хорошо, оба отлетели. Но сейчас, наверное, за меня примутся всерьез.
–Эка, какой у нас казачонок тут нарисовался, и где раньше был, герой?– услышал я противный голос старшего этой шайки.
Но удивляла больше реакция второго, его главного соперника. Я вроде говорил, что группировок было две? Нет? Ну, так говорю. Так вот представитель второй группы сидел тихо и просто смотрел, не давая своим «шестеркам» команды в атаку, да и не даст, разборки-то не в его группе, мы ж тут поделены все, я к его «дойным коровам» не относился.
–Я не герой,– тихо, но четко ответил я,– просто хочу есть, как и все остальные. И если тут все так и будут молчать и кормить кучку охреневших от наглости уродов, то передохнут. А вы, черти наглые, у кого будете пайку отнимать, когда все сдохнут?– выпалил я, конечно, не подумав, но накипело, что уж говорить.
–А ну-ка, держите этого умника, братцы!– раздался клич старшего, и ко мне устремились сразу человек шесть.
Ударить я успел только первого, кто протянул ко мне свои «ветки», а дальше меня смяли. Били жестоко, удавалось закрываться только первые секунды, дальше шло как в тумане. Сознание не терял, просто не понимал, что и откуда летит, но меня непременно забили бы до смерти, если бы, о чудо, не немцы. Возня в бараке была громкой, ор, дикий визг, звуки ударов, все это издавало гул, похожий на рев двигателя. Осознавать, что битье прекратилось, я начал после того, как уже смог разглядеть, с большим трудом, как в бараке машут винтовками немцы.
Сколько продолжалось кровопролитие, не представляю, но закончилось оно тем, что меня вынесли из барака. Дальше я осознал себя в каком-то более светлом помещении, а надо мной кто-то стоял.
–Так, что тут у нас?– донесся до меня голос, говоривший по-немецки, но как-то непривычно.
–Осмотрите этих детей. Назначьте лечение, если это невозможно, сообщите сразу!– Вот этот приказ, а звучало это именно как приказ, произнесли уже четко и правильно, но я распознал почти всю речь.
–Хорошо,– услышал я вдруг по-русски и затем тот же голос добавил:– Слушаюсь, господин офицер!
Глазам было больно, голова раскалывалась, ломило и болело буквально все тело, каждый сантиметр. Пытаясь разглядеть того, кто находился рядом, я напрягал зрение как мог.
–Закрой глаза, тем более это не трудно, они и так все затянуты синяками, нечего на меня глазеть. Да и самому легче станет, вон тебе как досталось.
–Вы хто…– попытался спросить я, но был прерван на полуслове.
–Спи, тебе говорят, несносный мальчишка!– прозвучал ответ, и я невольно зажмурился. Даже этот жест доставил мне новую порцию боли, и я чувствовал, как по щекам текут слезы.
