Девушка была очень бледна и дрожала, как в лихорадке. Виктор испугался, что она лишится чувств, протянул руку, чтобы поддержать ее, но передумал и спросил:
— Вы завтракали? — Не дожидаясь ответа, он пошел к выходу: — Я тоже не успел. Идемте. Если меня будут спрашивать, Жозеф, я в «Потерянном времени». Оставьте ваши вещи под прилавком, мадемуазель.
Звякнул колокольчик. Жозеф раздраженно стряхнул перо над зеленым сукном столика, стоявшего в центре зала.
— Потерянное время, потерянное время, он его и впрямь теряет, свое время! А бедняга Жожо должен в одиночку заниматься магазином, так-то вот!
Он бросил перо, влез на приставную лесенку, достал из кармана яблоко, газету и просмотрел первую полосу.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ, ПО ТЕЛЕГРАФУ
В Германии зять Карла Маркса Поль Лафарг поздравил социалиста Бебеля, получившего 4500 голосов избирателей Страсбурга…
Жозеф пожал плечами — политика его мало интересовала, пролистал еженедельник, дошел до рубрики «Происшествия» и начал читать вслух:
СТРАННАЯ КРАЖА
Прошлой ночью неизвестные злоумышленники проникли в конюшни омнибусной компании на улице Орденер и обрезали гривы и хвосты у двадцати пяти лошадей. Начато расследование…
— А вот это интересно! На что они пустят все эти волосы? На парики?
Он спрыгнул со своего насеста, схватил ножницы и банку с клеем, выхватил из кармана черный блокнот, вырезал заметку и наклеил ее на отдельную страничку, после чего откусил яблоко и вернулся к чтению.
Кафе «Потерянное время» находилось на углу улицы Сен-Пер и набережной Малакэ. В этот утренний час здесь почти не было посетителей. Дениза и Легри устроились за столиком в одной из кабинок напротив стойки. Виктор заказал чай. Дениза пить ничего не стала, но съела тост и круассан.
— Не чай, а бурда! — поморщился Виктор, отпив из чашки. — Французы так и не научились его заваривать. А ведь это так просто!
— Мадам всегда говорит, что я плохо готовлю шоколад.
Девушка стряхнула крошку с губы. Виктор отодвинул чашку.
— Если я правильно понял, вы хотите уйти от нее. Что, она настолько несносна?
Дениза опустила глаза:
— Раньше она была другая…
— Что значит — раньше?
— До того, как погиб хозяин, мадам была требовательная и властная, как все хозяйки. А нынешним летом, в Ульгате, она стала ко мне добра и снисходительна, разрешала гулять по пляжу, когда сама встречалась с мадам де Бри.
Девушка помолчала, скатывая хлебный мякиш в шарики, и тихо добавила:
— Это она вбила моей хозяйке в голову всякие глупости!
— Не понимаю, о чем вы? — нахмурился Виктор.
— Только не смейтесь, мсье… Мадам де Бри рассказывала, что вроде бы мертвые вовсе не мертвые, что после смерти есть жизнь — не в раю, а тут, рядом с нами, что они приходят нас навещать, вот только увидеть их невозможно… В общем, всякие такие истории. В Ульгате она водила мадам де Валуа к магу, он жил на красивой вилле, и там творились всякие странные дела. Голосом господина Нумы, ну, этого мага, усопшие вроде как разговаривали с живыми. Мадам де Бри, к примеру, говорила со своим сыном, который давным-давно умер. Я сама не видела, мне ее служанка, Сидони Тайяд, рассказала. Она смеялась над своей хозяйкой, называла ее чокнутой.
Дениза для большей выразительности постучала указательным пальцем по лбу и продолжила:
— Госпожа совсем переменилась, когда пришла телеграмма из Америки насчет смерти хозяина. Это было в конце ноября и…
Виктор припомнил, как графиня де Салиньяк сладким голоском, облизываясь, словно сытая кошка, спросила его: «Кажется, вы знали Армана де Валуа? Можете вычеркнуть его из числа клиентов, он покинул наш бренный мир. Беднягу унесла желтая лихорадка». Роман Виктора с русской художницей Таша — они познакомились на Всемирной выставке — был в самом разгаре, и ему недостало мужества съездить к Одетте и выразить соболезнования. Он ограничился безликим, стандартным письмом. Таша… Ее образ предстал перед ним, как наяву: зеленые глаза, рыжие, собранные в низкий пучок волосы, едва заметный акцент. Ему так ее не хватало! Последние две недели Таша держалась подчеркнуто холодно. Как это глупо! Вся вина Виктора заключалась в том, что он осмелился не одобрить ее идею выставить картины в «Золотом солнце». «В этом трактире на площади Сен-Мишель собирается довольно вульгарная публика, думаю, можно найти более достойное место», — заметил он. Таша, естественно, встала на дыбы: «Да ты просто ревнуешь! Тебя бесит моя свобода, ты хотел бы запереть меня, как одалиску в гареме!» — кричала она. Ревность… Да, тут Таша не ошиблась, но всякие мазилы вели себя с ней слишком фамильярно, особенно Морис Ломье, с которым Виктора связывала… глубокая взаимная неприязнь.
— …Знаю, наверное, я не должна вам этого говорить, мсье, но… Мсье, мсье, вы меня слушаете?
Виктор очнулся от грез.
— Да, продолжай.
— Понимаете, мсье, она думала, будто милосердный Господь наказал ее за… ну, в общем… — Девушка опустила голову.
— Наказал? За что наказал, Дениза?
— Простите, мсье, но… за связь с вами.
Виктор через силу улыбнулся.
— Ну что вы, милая! Я был у мадам не первым, да и мсье де Валуа никто не назвал бы образцом добродетели. Вы же давно служите у них и сами знаете: к тому времени, как Арман погиб, мой роман с его женой был давно окончен.
— Конечно, знаю. Но она по несколько раз на дню молится, стоя на коленях перед портретом хозяина, и я даже слышала, как она просила у него прощения: «Я чувствую, Арман, ты здесь, я уверена! Ты все видишь. Ты все слышишь. Дай знак твоей сладкой девочке, мой зайчик, умоляю!» Называть покойника зайчиком — это же просто ужас какой-то! А еще она приказала мне закрыть ставни и задернуть шторы, потому что призрак ее покойного супруга якобы боится света дня. Мы жили при свечах, квартира стала словно могила! Я уж не говорю о спальне мадам — видели бы вы, как она все там обставила и что держала в гардеробе… Она мечтала о шикарных похоронах по высшему разряду с цветами, венками и все такое, но хозяин погиб среди дикарей, и тогда мадам заказала дорогущую мраморную плиту с надписью золотыми буквами и установила ее в фамильном склепе Валуа на кладбище Пер-Лашез. Ее поведение ужасно меня пугало, но я старалась убедить себя, что всему виной горе и вдовство. Мадам стала регулярно отлучаться по понедельникам и четвергам, после обеда, а когда возвращалась, то выглядела пре… прео…
— Преобразившейся?
— Да, как святые на церковных витражах. Позавчера она велела мне пойти с ней. Мы взяли фиакр и поехали в незнакомый квартал, остановились у красивого дома. Нас впустила дама — я не разглядела ее лицо под вуалью, но по голосу поняла, что она недовольна. Она отвела мадам в сторонку и отчитала за то, что та пришла не одна. Они закрылись в комнате в конце длинного коридора, и мне пришлось ждать целых два часа. Когда хозяйка вышла, у нее было заплаканное лицо и припухшие веки. Дама под вуалью сказала ей: «Завтра ваш траур закончится. Если вы покоритесь супругу и принесете ему то, что он просит, его цепи падут, а вы начнете новую жизнь».
