отделаться от этого человека… как можно скорее… Чтобы все было кончено… понимаешь?.. И вот… вот… раз это было необходимо… а это было необходимо, дорогая моя… он не ушел бы без этого… Тогда я… я… заперла дверь в гостиную… Вот и все.
Маленькая маркиза де-Ренидон начала хохотать, хохотать как сумасшедшая, уткнувшись лицом в подушку; вся ее кровать тряслась. Немного успокоившись, она спросила:
– А он… он был красивый?
– Ну, да.
– И ты жалеешь?
– Но ведь… но ведь… видишь ли, дорогая моя, дело в том, что… он сказал… что завтра он опять придет в это же время… и я ужасно боюсь… Ты понятия не имеешь, как он упрям… и настойчив… Что делать?.. Скажи мне… что делать?
Маленькая маркиза села на кровати, чтобы подумать; потом она вдруг объявила:
– Сделай так, чтобы его арестовали.
Баронесса была поражена. Она пробормотала:
– Как ты говоришь? О чем ты думаешь? Арестовать его? Под каким предлогом?
– О, это очень просто. Ты должна отправиться к комиссару и сказать ему, что этот господин преследует тебя целых три месяца; что вчера он имел дерзость войти в твою квартиру; что он пригрозил тебе завтра прийти опять и что ты ищешь защиты у закона. Тебе дадут двух полицейских, которые его арестуют.
– Но, дорогая моя, если он расскажет…
– Дурочка! Ведь ему не поверят, если только ты сумеешь хорошо рассказать свою историю комиссару. И поверят тебе, светской, ничем не запятнанной женщине.
– О, я никогда не решусь.
– Надо решиться, дорогая моя, или ты погибла.
– Подумай, ведь он… меня оскорбит… Когда его станут арестовывать.
– И отлично, у тебя будут свидетели, и ты сделаешь так, что его осудят.
– На что осудят?
– На уплату за убытки. В этом случае надо быть безжалостной!
– Ах, да… кстати, об убытках есть одно обстоятельство, которое меня очень тяготит… очень… Он оставил мне… два луидора… на камине.
– Два луидора?
– Да.
– Только?
– Только.
– Это мало. Меня бы это обидело. Ну, так что же?
– Так вот, что делать с этими деньгами?
Маленькая маркиза несколько секунд колебалась, но потом отвечала серьезным тоном:
– Дорогая моя… Надо бы… надо бы… сделать маленький подарок твоему мужу… Это было бы только справедливо.
Драгоценности
Господин Лантан, встретив эту молодую девушку на вечере у одного своего сослуживца, был опутан любовью, как сетью. Это была дочь провинциального учителя, много лет тому назад умершего. В Париж приехала она с матерью, которая старалась бывать в нескольких буржуазных семействах своего квартала, в надежде выдать девушку замуж. Они были бедны и порядочны, тихи и добры. Молодая девушка казалась тем образцом совершенно честной женщины, которому всякий благоразумный молодой человек мечтает вверить свою судьбу.
Ее скромная красота, прелесть ангельской невинности и едва заметная улыбка, никогда не покидавшая ее лица, казались отражением ее души. Все окружающие пели ей гимны; все, кто ее знал, без конца повторяли:
– Счастлив тот, кто будет ею обладать. Невозможно найти ничего лучше. Господин Лантан, бывший тогда чиновником в министерстве внутренних дел, с окладом в три тысячи пятьсот франков в год, сделал ей предложение и женился.
Он был с ней невероятно счастлив. Она вела хозяйство с такой мудрой расчетливостью, что казалось, – они живут роскошно. Не было недостатка ни во внимании, ни в нежности, ни в ласках, которыми она награждала своего мужа; и очарование ее было так велико, что через шесть лет после встречи он любил ее еще больше, чем в первые дни.
Он порицал в ней только две слабости: страсть к театру и к фальшивым украшениям. Ее подруги (она была знакома с женами нескольких скромных чиновников) часто ей доставляли ложи в театр на ее любимые пьесы и на первые представления; и она насильно таскала мужа на эти различения, которые его ужасно утомляли после трудового дня. Тогда он ее упросил согласиться ездить с одной из знакомых дам, которая ее потом провожала бы. Она долго не соглашалась, находя такой образ действий несколько неудобным. Наконец, из любезности, она на это решилась, и он был ей бесконечно благодарен.
Но страсть к театру привела ее к необходимости наряжаться. Ее туалеты были просты, но всегда сшиты с подлинным вкусом и скромны. Ее тихая грация, грация непобедимая, скромная и улыбающаяся, казалось, еще более выделялась от простоты ее платьев. Но у нее появилась привычка подвешивать к ушам пару огромных камней, похожих на бриллианты; кроме того, она носила колье из фальшивого жемчуга, браслет нового золота и гребни, украшенные поддельными камнями, которые играли, как настоящие.
Ее муж, которого немного коробило от этой любви к мишуре, часто повторял:
– Дорогая моя, если нет возможности купить настоящие драгоценности, следует появляться украшенной только своей красотой и грацией; вот самые редкие драгоценности.
Но она тихо улыбалась и повторяла:
– Чего ты хочешь? Я это люблю. Это мой порок. Я знаю, что ты прав, но это неисправимо. Будь эти драгоценности настоящие – я бы их обожала!
И, перебирая пальцами жемчужное ожерелье, она заставляла сверкать грани камней, повторяя:
– Но посмотри, как это хорошо сделано. Можно поклясться, что они настоящие.
Он улыбался, говоря:
– У тебя вкус цыганки.
Иногда вечером, когда они оставались вдвоем дома, она ставила на стол, где они пили чай, сафьяновый ящичек, в котором она хранила свою «мишуру» – как называл ее вещи господин Лантан; она принималась рассматривать свои фальшивые драгоценности с терпеливым вниманием, как бы ощущая тайную и глубокую радость; и она упорно надевала одно из своих ожерелий на шею мужа, чтобы потом смеяться от всего сердца, крича:
– Какой ты смешной!
Потом она бросалась к нему в объятия и целовала его, как сумасшедшая.
Однажды, в зимнюю ночь, она вернулась из оперы, дрожа от холода. На другой день у нее начался кашель. Через неделю она умерла от воспаления легких.
Лантан сам едва не последовал за ней в могилу. Его отчаяние было столь ужасно, что он поседел в один месяц. Он плакал с утра до вечера, с душой, разбитой невыносимым отчаянием; его преследовали воспоминания об улыбке, голосе и всем очаровании умершей. Время не сглаживало его горя, Часто, во время служебных часов, когда товарищи приходили поболтать о текущих делах, щеки его вдруг оттопыривались, нос съеживался, глаза наполнялись слезами, он делал ужасную гримасу и начинал рыдать. Он в неприкосновенности сохранил комнату своей подруги и запирался там ежедневно, чтобы думать о ней. Даже вся мебель и платья ее оставались на том же месте, где были
