Книга Греховные уроки - Бьянка Коул

— Боюсь, и лифчик тоже.

Ее глаза расширяются.

— Сэр?

— Он будет мешать ударам кнута.

Она сглатывает, поворачивается ко мне спиной для некоторого уединения, протягивает руку и расстегивает лифчик. Он падает на пол под ней.

Мой член теперь тверже камня, когда я смотрю на обнаженную кожу, ничего так не желая, как разукрасить ее злыми красными рубцами. После, когда она решит, что хуже уже быть не может, разрезать ее кожу до крови, а затем поклоняться ей руками, губами и зубами.

Я сжимаю челюсть и трясу головой, пытаясь прогнать туман из своих мыслей. Это ничем не отличается от любого другого наказания, которое я назначаю, даже если передо мной Камилла Морроне. Средство дисциплинировать и научить, а не способ завестись или удовлетворить свои больные фантазии.

Я тянусь к хлысту и снимаю его со стены, закрывая глаза и делая глубокий вдох. Сгибая пальцы, я привыкаю к знакомому и успокаивающему ощущению кожаной рукоятки в руке. Это приносит мне спокойствие, которое так необходимо, поскольку садистские мысли взяли верх.

Я открываю глаза.

— Упрись руками в стену и не двигай ими. Иначе мне придется связать тебя.

Она делает шаг вперед, выставляя руки перед собой.

А затем я опускаю хлыст тяжелой дугой по центру спины Камиллы.

Она вскрикивает от боли и удара, ее ноги дрожат под ней, когда она царапает стену. Это не вопль, но в звуке слышна боль. Предвкушение охватывает меня, и я задаюсь вопросом, прав ли насчет Камиллы и ее предпочтений, или я ошибся три года назад.

Моя хватка становится неестественно крепкой, когда я снова хлещу ее. В этот раз звук больше похож на смесь крика и стона, из-за чего член становится еще тверже. На третий раз, я гортанно стону, когда она в ответ на моё наказание сжимает бедра вместе, и нет никаких сомнений в том, что это крики удовольствия.

— Это должно быть больно, мисс Морроне. Почему же звучит так, словно тебе приятно? — рычу, потерянный в своих больных фантазиях.

Я никогда не разговариваю со студентами во время наказания, и все же нарушаю это правило с единственной девушкой, с которой точно не должен был этого делать.

— Что Вы имеете в виду, сэр? — спрашивает она голосом слаще меда.

Я снова опускаю хлыст, и ее бедра трутся друг о друга, когда она стонет.

— Ты звучишь так, будто тебя трахают, а не хлещут.

Она ахает на это, оглядываясь на меня через плечо. Медово-карие глаза расширены настолько, что в них почти не видно карих ободков. Расширены от смеси боли и удовольствия.

— Лицом к стене, — рявкаю я, не говоря больше ни слова, пока раз за разом опускаю хлыст на ее идеальную кожу, оставляя гневные рубцы.

Садист внутри меня теряется в этом моменте, рисуя картину на ее неиспорченной, без единого пятнышка коже. Боль может быть формой искусства, или, по крайней мере, для меня это всегда было так. Кожа — мой холст, а кровь — мои краски.

— О, Боже, — ворчит Камилла, когда ее бедра, кажется, содрогаются. И тогда я понимаю, что она кончила от боли, так как вижу, как по внутренней стороне бедра стекает влага от ее возбуждения.

Это зрелище сводит меня с ума, и на этот раз я использую слишком много силы: хлыст опускается и рассекает ее прекрасную кожу, вызывая у нее резкое хныканье.

Вид крови пробуждает во мне что-то дикое и первобытное, когда я опускаю хлыст. Потребность прикоснуться к ней, размазать кровь по себе совершенно опьяняет, и ее невозможно игнорировать. И все же приходится напомнить себе, что она ученица. Запретная, недоступная и чертовски невинная для меня.

Камилла продолжает тереть бедра друг о друга, как маленькая грязная мазохистка, какой она и является, даже после того, как я порезал её. Даже после того, как испытала оргазм.

Я подхожу к ней, хотя знаю, что это плохая идея.

— У тебя идет кровь, — говорю я хриплым голосом, прикасаясь к ране.

Она внезапно выпрямляется, в ее теле чувствуется напряжение, поскольку она не осознавала, что я был так близко.

— Сэр?

— Думаю, я зашел слишком далеко.

Мой палец обводит порез, и я размазываю кровь по ее загорелой коже, мои ноздри раздуваются от желания слизать её и поглотить. Садист внутри меня отчаянно хочет вырваться на свободу и погубить эту невинную девушку.

Она смотрит на меня через плечо, глаза расширены от удовольствия.

— Не уверена в этом, — бормочет она, прикусывая нижнюю губу.

Я рычу, звук настолько животный, что зажигает страх в ее глазах. Ей следует бояться, потому что она не знает, какие садистские, греховные вещи я хочу с ней сделать.

— Ты слишком наслаждалась своим наказанием, не так ли, Камилла?

Ее ноздри раздуваются, но страх остается, когда она проводит языком по нижней губе.

— Я не понимаю, о чем Вы.

Я хватаю ее за бедро, заставляя напрячься.

— Ты точно знаешь, что я имею в виду, — трение бедер друг о друга от изысканной боли. Не думай, что я не видел. — Я остро осознаю, что она полуобнажена, и желание сжать ее грудь и ущипнуть за соски очень соблазнительно, но я сопротивляюсь. — Я видел всё, — бормочу, давая понять, что прекрасно понимаю, что она кончила от боли.

Камилла вздрагивает, ее щеки становятся темно-красными, когда она отводит от меня взгляд.

— Со мной что-то не так.

Мои пальцы двигаются вверх и вниз по порезу на ее коже, размазывая кровь по прекрасному холсту. Я подношу испачканные кровью пальцы к губам и со стоном облизываю их.

— Восхитительно, Камилла.

Она оглядывается на меня, глаза расширяются, когда она видит, что я слизываю ее кровь.

— С тобой абсолютно всё так.

Ее ноздри раздуваются, и, кажется, что страх и желание вступают в войну в ее глазах. Каждая эмоция борется с другой за доминирование, но именно этот страх возвращает меня к реальности. Эта девушка — студентка, черт возьми.

Я убираю руку с ее кожи и делаю шаг назад, поднимая лифчик и рубашку.

— Твое наказание окончено, Камилла. — Я сую вещи ей в руку и отворачиваюсь. — Надеюсь, ты сможешь найти выход.

— Да, сэр, — говорит она, её голос звучит тонко и надрывно из-за моей спины.

Я, не оглядываясь, выхожу из подвала и возвращаюсь в свой кабинет, понимая, что позволил этой встрече выйти из-под контроля. Если она снова придет ко