слез с кресла на пол и на четвереньках прополз в комнату. Натянул «ленину» кофточку и вышел на балкон, будто только что услышал зов.
– Чего? – буркнул Гена.
– Ты чего не выходишь?
– Наказали.
– А чего?
– За то, что животных в дом притащила.
– Тю! – фыркнула Нина. – Прятать не умеешь, что ли? Надолго посадили?
– На три дня.
– Так! – Скомандовала Нина. – Отдай их мне, родителям скажи, что убежали, извинись сто раз, они тебя и простят. И пустят гулять.
Внутри Генкиной груди запищал сигнал тревоги.
– Эм… Не могу выйти. Заперли.
– Тогда засунь их в пакет и на веревке с балкона спусти!
Генка ощутил легкие уколы паники.
– Да не поможет все равно, я же уже наказана, – заторопился он. – И веревки нет.
– Да ну блин же. Но к четвергу точно выпустят? Нам впятером надо.
– Точно, – Гена почувствовал, как облегчение прокатывается сверху вниз, как вода из душа.
– Ладно.
В среду с утра Генка переоделся в Лену и сходил в зоомагазин, купить мышей. Молодой продавщице, которая листала модный журнал, сказал, что для удава. Она спросила только:
– Сама кормишь его? Живьем? Вот выдержка. Я бы не смогла.
И вручила ему двух мышей в маленькой клетке, похожей на мышеловку.
Гена понес их домой – вернее, к Витьке, который согласился подержать их у себя одну ночь. Витя сначала долго отказывался, но потом признался, что может «слишком уж привыкнуть к ним», так, что потом и не расстаться, на что Гена, немного рассердившись (что, он один должен идти на жертвы?), твердо сказал, что у себя-то он точно их держать не сможет.
Шел Гена окольными путями, чтобы никто из девчонок его не мог встретить случайно. Мыши сидели в клетке тихо и сверлили Гену, как ему показалось, ненавидящими взглядами.
5. Война
В четверг утром Гена пришел во двор к девчонкам опять чуть раньше десяти. Но в этот раз на качелях сидела Нина, и будто ждала его. Он заметил, что ноги у нее еще сильнее исцарапаны. «Опять по деревьям лазила?» – подумал он.
– Вот, – показал он мышей. – Я сказала родителям, что нашла девочку, которой отдам.
– Правильно. Ладно, пошли, наши уже там, – только и сказала Нин-зя, как будто прошло не пять дней, а час с последней их встречи.
Заброшенный дом выглядел точно так же, как и в прошлый раз. Обычный старый дом. Гена даже удивился, чего он так боялся раньше? Но как только он оказался по ту сторону забора, и солнце стало светить тусклее, он начал вспоминать.
Лиза, Аня и Соня уже ждали во внутреннем садике с разбитым питьевым фонтанчиком из белого камня, но внутрь не заходили. Мыши в клетке в руках у Гены, словно почуяв неладное, стали бегать туда-сюда и попискивать.
– Вот потому я их и ношу в кастрюлечке, – тихо сказала Соня, подойдя ближе. – Хотя все равно она трясется, противно…
Они прошли, как и в прошлый раз, через прихожую, столовую, кухню и спустились в каморку. И, как и в прошлый раз, Гена почувствовал, что мир за пределами дома поблек, выцвел… почти перестал существовать.
Нин-зя зажгла свечи, и тени на ее лице заплясали, делая его пугающе суровым. Она откинула крышку погреба.
«Погреб, – подумалось Гене, – это когда что-то погребают…».
– Ну что, идем. – Сказала Нина тихо. Но если девчонки понижали голос от страха, у Нины был такой тон, которым люди обычно говорят в музеях. Или в храме. – Не споткнись, смотри под ноги.
Мыши, до этого бегали по клетке, а теперь успокоились и даже, как показалось Гене, заснули. Он начал спускаться вслед за Ниной. Она держала свечу сбоку, чуть приподнимая ее, чтобы «Лене» было видно, куда ступать.
В погребе было сыро. В воздухе висело столько влаги, что одежда Гены, казалось, намокла и потяжелела. Это было странно, потому что дом наверху был весь сухой и ломкий, как ноябрьский лист. А вся вода, получается, стекла сюда? Гена понял, помимо всего прочего, почему в прошлый раз слышал шаги Нины и Сони как шлепанье. Его подошвы сейчас издавали такой же звук – на ступеньках стояла вода. Гена стал считать их – и успел дойти до двадцати, как внезапно понял, что подсчетами, анализом и предположениями попросту старается заглушить страх.
Он призвал на помощь все свое самообладание. Он представил, что страх – это маленький ребенок, темный зверек, который цепляется за его кофту, и его самого нужно успокоить. Объяснить, что происходит, либо просто утешить. Взять на себя ответственность за него. Спрятать под кофтой, убаюкать.
Стало чуточку легче.
Нин-зя остановилась, огонек свечи задрожал. Гена заметил, что впереди становилось чуть светлее. Наверное, откуда-то сверху проникал свет, хотя в полу первого этажа он никаких провалов вниз не видел.
– Тут осторожно, – сказала Нина все тем же торжественным голосом. – Впереди доски скользкие. Пол провалился, но некоторые доски торчат над провалом. Тебе нужно пройти по ним до края, вынуть мышей и бросить их вниз – но только когда я скажу, поняла? Только по моей команде.
– Поняла. – Хрипло ответил Гена и медленно стал продвигаться вперед.
– Я посвечу. – Сказала Нина.
Помещение под домом было огромным. Где-то наверху смутно угадывались балки, с которых свисало что-то длинное. Откуда падал свет, Гена так и не понял – он был белесым, будто гнилушечным или даже таким, какой бывает у глубоководных рыб. Только подумав про океанское дно, Гена тут же нашел и подходящее сравнение – да, тут было словно глубоко-глубоко под водой. Или, как он представлял себе глубину – там темно, давит и нечем дышать.
Он осторожно продвигался вперед, от края к центру гигантского зала. Позади себя он слышал голос Нины – и странное дело, он слышал его совсем близко, почти у самого уха, хотя Нина не сдвинулась с места. Он понял это, когда увидел боковым зрением, что свеча осталась у стены.
– Ты скоро увидишь широкую доску, пойди по ней.
Гена подумал – может, Нинка оставила свечу позади, а сама крадется за ним в темноте? Он резко повернулся и увидел ее силуэт у самой стены, где она и осталась стоять. Он услышал тихий смешок.
– Это акустика, балда. Звук тут так отражается, что кажется, будто совсем рядом говорят. Не отвлекайся на это, лучше смотри под ноги.
Совет прозвучал вовремя – Гена как раз подошел к краю провала. Перед ним и впрямь была доска. Он потрогал ее ногой, перенес часть веса… вроде держится крепко, даже не скрипнула.
