Ваня. — Из деревни вышел, в деревню и вернусь. А вот этих ребят надо в город послать учиться. Поедете, ребята?
— Зачем? — удивился Пантушка. — Нам и дома хорошо. Только бы хлеб уродился.
Саша удивленно посмотрел на Пантушку.
— Разве тебе не хочется учиться?
— Я учусь.
— Землю пахать и без грамоты можно, — важно произнес Яшка, — была бы земля да были бы руки.
— Вот полюбуйтесь! — Саша обратился к Русинову. — Они думают, как думали их деды!
— Они будут думать иначе, когда в деревню придут машины. Захотят учиться: жизнь заставит. Ну, так как же жить думаете? — обратился Русинов к ребятам. — Поп пельмени, говоришь, ест, а вы тальниковую кору. Здорово!
— Поп-то один на весь приход, — сказал Яшка, норовя показаться всезнающим и подражая взрослым. — Со всех понемногу, а ему вдоволь.
— Вон как! — воскликнул Русинов, продолжая улыбаться. — А без попа нельзя обойтись?
Яшка засопел.
— Можно! — уверенно проговорил Пантушка. — В волости есть человек, вроде советский поп. Ходит без рясы, волосы стрижены. К нему после крестин ездят, после венчания. Только вот один тут у нас задумал жениться по-советски, без священника. К какой невесте сватов не пошлют — отказ. Ни одна девка за него не пошла.
— Греха каждый боится, — нетерпеливо пояснил Яшка.
— Так ни одна и не пошла? — серьезно спросил Русинов.
— Ни одна. Он в городе невесту нашел и привез невенчанную.
— Вот какие у вас дела-то интересные! — задумчиво произнес Русинов. — Значит, люди в бога крепко верят.
— Верят. Не все только. Которые с войны вернулись, попов ругают.
— За что же?
— За то, что попы не работают, а живут богато.
— Да-а. Интересно. Ну, что ж, посмотрим на сходке, как поведут себя богобоязненные мужики, — сказал Русинов, поднимаясь с места. — Пошли, товарищи.
* * *
Сходка состоялась на церковной площади. Собрались почти одни мужики. Худые, с изможденными лицами, они расселись на земле, безучастно смотрели на горожан, на Стародубцева, на отца Павла, на Тимофея. Лавочник сидел на каменных ступенях паперти, выставив напоказ старенькие валенки и рваные локти домотканого зипуна.
Русинов поднялся, снял кожаную фуражку, сказал, обращаясь к народу:
— Товарищи крестьяне! Я передаю вам привет от рабочих города! Мы, рабочие, без крестьян не можем существовать, как и вы не обойдетесь без рабочих.
— Знамо дело — на мужике весь мир стоит, — произнес кто-то негромко, но так, что все слышали.
— Это неверно, — с улыбкой возразил Русинов. — Чем бы вы пахали, если бы рабочие не сделали плуги?
— Деревянной сохой.
Русинов посмотрел на толпу, желая узнать, кто перебивает его. Но все мужики сидели с понурыми головами и молчали.
— А чем жали бы? Для вас мы на фабрике делаем серпы, косы.
Тут загалдели сразу все:
— Руками бы вытеребили. Было бы чего!
— Как вы не понимаете, — не сдавался Русинов, — что крестьяне не могут существовать без рабочих. Только в союзе рабочего класса с крестьянством — сила. Смычка города с деревней... Вот!.. Сейчас и рабочие и крестьяне оказались не в достатке. Но мы победим голод, как победили врагов внешних и внутренних. Кулаки имеют хлеб, но прячут его, гноят в земле, не хотят сдать государству. Для чего они это делают? А для того, товарищи, чтобы задушить революцию голодом. Помните, в семнадцатом году капиталисты закрывали заводы и фабрики, оставляли людей без работы? Купцы закрывали магазины и прятали запасы продовольствия. Помните? Думали, голод заставит рабочий класс отказаться от завоеваний революции. Ничего из этого не вышло! Трудовое крестьянство помогло городу, рабочий класс выдюжил, революция была спасена. — Русинов передохнул, посмотрел на людей как-то особенно дружески и продолжал, чуть понизив голос: — Нашу страну постиг неурожай. И враги Советского государства снова подняли голову. Но Советская власть победит голод! Изымается хлеб у кулака, ведется борьба со спекулянтами. Рабочие в городах отчисляют деньги из своего заработка, чтобы помочь населению голодающих губерний... Ленин обратился к международному пролетариату с просьбой поддержать молодую Советскую республику. Рабочие многих стран уже откликнулись на эту просьбу. Кроме того, наше правительство решило купить зерно за границей. Но капиталисты не хотят продавать нам хлеб в кредит, требуют золото. И вот, товарищи, многие верующие высказались, чтобы, значит, изъять церковные ценности. Молиться можно и не на золотые иконы. Правильно говорю?.. Согласно декрету Советской власти мы и приехали к вам изъять церковные ценности, как, стало быть, собственность государства. А вас собрали, чтобы объяснить, для чего это делается. Я надеюсь, что вы, трудовые крестьяне, одобрите действия нашего Советского правительства. Да здравствует товарищ Ленин! Долой мировую гидру капитализма!
Русинов сел, надел фуражку. Погладил усы.
Мужики молчали. Отец Павел настороженно поглядывал на них.
— Ну, так как же, товарищи трудовые крестьяне? — спросил Русинов, вставая. — Одобряете вы декрет Советской власти?
Трофим Бабин тоже встал и, подняв на Русинова светлые глаза, сказал:
— Одобряем. Люди с голодухи пухнут, а золото и серебро без пользы в церквах лежит.
— А не грех это, отец Павел? — послышалось откуда-то из-за спин мужиков.
Все повернулись к священнику. Тот важно откашлялся и медленно проговорил:
— Церковь отделена от государства, и поэтому я не имею права судить о законах правительства. К тому же я лишен гражданских прав. Вы хозяева церковных ценностей, вам и решать.
— Э-э, — протянул Русинов. — Погодите, батя! Не туда гнете. Церковные здания и церковное имущество объявлены собственностью государства и переданы для пользования верующим. В любое время они могут быть отобраны государством. Вот так, граждане верующие. Понадобилось хлеба купить, государство и берет драгоценности.
— Это как же так — берет без нашего спросу?! — возмущенно воскликнул известный всей округе бобыль Купря, мужик с реденькой нечесаной бороденкой и пугливым выражением маленьких круглых глаз. — Все, чем церква богата, все наше. Мои деды, бабки, мои отец-мать по копеечке жертвовали. Я каждый праздник господень свечку покупал, на украшение храма божьего жертвовал.
Неожиданно раздался дружный смех. Русинов, ничего не понимая, с недоумением смотрел на людей. А мужики смеялись потому, что знали, как «жертвовал» Купря: когда по церкви ходили с подносом, собирая пожертвования, он клал копейку и брал сдачи двадцать копеек. Не один раз Купрю уличали при
